Здесь Витька и увидел бидон, пузатый, коричневый, сиренчиковский бидон. За ним суетилась Марь-Васишна, черпаком разливая по стаканам розоватую жидкость. Правой рукой разливала, левой проворно сгребала мелочь и совала ее в карман, под цветастый фартук. Сдачи она тоже не давала, а наливала «на все».
— За морсом очередь? — спросил Витька стоявшего последним мужчину в серой пыжиковой шапке, в пальто с серым пыжиковым воротником. И бородка у него была серая, тоже как вроде пыжиковая. Потому Витька и окрестил его в уме: «Пыжик».
— Стал бы я стоять за морсом, — сказал Пыжик. — Березовый сок, понял!
— А почему красный?
— Сахарином закрашен, понял?
— Почем?
— Два рубля стакан, понял?
— Понял, — сказал Витька и направился в голову очереди.
Очередь пропустила его хмуро, но безропотно — видимо, так и не успев сообразить, большой он или маленький.
— Тва рупли стакашик, тва рупли стакашик, — ворковала Марь-Васишна, ловко справляясь с черпаком и деньгами.
Витька вспомнил Шурика — точно он изобразил ее у костра в Смородинном колке.
— Тва рупли стакашик…
— Мне один, — сказал Витька, натянув на лоб танкистский шлем.
Попробовал. Так и есть — березовка. А бидон тот самый, знакомый.
— Денежку давай, малый! — протянула руку Марь-Васишна.
Витька достал из кармана крышку.
— Торопились вы, когда березки рубили, — сказал Витька, положив крышку на прилавок.
Марь-Васишна узнала Витьку, изменилась в лице и растерянно пробормотала:
— Дома питья че ли нету, че по базару шастаешь…
Витька стоял неподвижно. А сзади напирала очередь:
— Отходи, пацан, напился — и гуляй!
— И верно, иди-ка, парничок, солнечной стороной, не мешай торговать, — вышла из оцепенения Марь-Васишна. — А тва рупли домой принесешь, коль запробовал стакан. Не запамятуй…
— Фашистка ты! — пронзительно, на весь базар, закричал Витька.
Крик вышел таким сильным, что в ближнем, «музыкальном», ряду замолкли гармошки, затихли свистки, оставили в покое драгунский барабан.
— Фашистка ты, — уже тише повторил Витька и, размахнувшись, сгальнул все стаканы с прилавка на землю. Опрокинул и бидон. Потом начал топтать разлетавшиеся стекляшки. Хрустело и лопалось стекло. Громыхал бидон. Сквозь дырявые подметки осколки попали в сапоги, но Витька не чувствовал боли.
— Люди добрые, да че же вы стоите истуканами! — заверещала Марь-Васишна, обращаясь к очереди. — Рястуйте! Рястуйте, люди добрые, фулигана!
Пыжик сделал было несколько шагов к Витьке, но тоже остановился в нерешительности — ну его, к богу, глаза вон, как у бесенка, горят.
