Ведь он шел повидаться с художником!
Еще засветло он, без единого сантима в кармане, вошел в предместье Брюсселя. Он хорошо помнил, где жил Питерсен, и торопливо шагал по улицам. Люди сторонились его и глядели ему вслед, покачивая головами. Но Винсент не замечал никого, он спешил, не щадя своих окровавленных ног.
На звонок вышла дочка Питерсена. Она с ужасом взглянула на грязное, потное лицо Винсента, его спутанные, лохматые волосы, грязное платье, измазанные глиной брюки, черные, стертые в кровь ноги и, взвизгнув, убежала из передней. Вслед за этим на пороге появился сам преподобный Питерсен, он вгляделся в Винсента и не сразу узнал его, затем лицо священника озарилось широкой, сердечной улыбкой.
— Винсент, сын мой! — воскликнул он. — Как я рад видеть вас снова! Входите же, входите!
Он провел Винсента в мастерскую и усадил в удобное мягкое кресло. Теперь, когда Винсент достиг своей цели, нервы у него вдруг сдали, и он сразу остро почувствовал, что прошел пешком восемьдесят километров, питаясь одним хлебом и сыром. Спина его сгорбилась, плечи поникли, он никак не мог перевести дух.
— У одного моего друга поблизости есть свободная комната, Винсент. Не хотите ли привести себя там в порядок и отдохнуть с дороги?
— Да, конечно. Я и не подозревал, что так утомился.
Питерсен взял шляпу и, не обращая внимания на любопытные взгляды соседей, вышел вместе с Винсентом на улицу.
— Сейчас вам, наверное, лучше всего в постель, — сказал он Винсенту на прощание. — А завтра в двенадцать приходите ко мне обедать. Нам обо многом надо поговорить.
Винсент хорошенько вымылся, стоя в железном тазу, и, хотя было всего шесть часов, лег спать голодный. Проспал он до десяти утра, да и то проснулся лишь потому, что в пустом желудке словно стучал какой-то железный молот. Он попросил у хозяина бритву, гребень, платяную щетку и старательно привел в порядок всю свою одежду, но с башмаками ничего поделать было нельзя.
За обедом Питерсен непринужденным тоном рассказывал брюссельские новости, а Винсент без стеснения набросился на еду. После обеда они перешли в мастерскую.
— О, вы, я вижу, немало поработали, не правда ли? На стенах много новых картин, — заметил Винсент.
— Да, теперь я нахожу в живописи гораздо больше удовольствия, чем в проповедях, — отозвался Питерсен.
— Скажите, вас не мучит порой совесть, что вы отрываете столько времени от своей настоящей работы? — спросил с улыбкой Винсент.
Питерсен засмеялся.
