— Здесь, похоже, один я бодряком, — сказал закованный.
— Нет, и я вполне свежий, — сказал Хрыч.
— Стало быть, ты да я, Хрыч, — сказал закованный и нехорошо ухмыльнулся.
— Будешь рыпаться, приятель, я в тебе дырку сделаю, а Богу скажу, термиты прогрызли.
Закованный снова издевательски фыркнул. Он, как видно, наслаждался ситуацией.
— Мы с Хрычом можем караулить по очереди, — сказал Джебидайя. — Как, Хрыч?
— Пойдет, — сказал Хрыч и ляпнул бобы еще в одну тарелку. Он протянул еду закованному, а тот, принимая двумя руками тарелку, поинтересовался:
— И как же мне есть?
— Ртом. Лишней ложки нет. Не давать же тебе нож.
Помедлив, закованный ухмыльнулся и поднес тарелку ко рту, отхлебывая бобы через край. Опустив тарелку, он прожевал и заметил:
— С ложкой или нет — явно подгорели.
— Иди к столу, парень, — позвал Хрыч помощника шерифа. — У меня дробовик. Попробуй он что выкинуть, отправлю в очаг вместе с бобами.
Хрыч сел, уложив на колени дробовик, дулом в сторону пленника. За едой помощник шерифа рассказал о делах своего подопечного. Тот был убийцей женщин и детей, пристрелил пса и лошадь, просто ради забавы подстрелил на изгороди кота и поджег сортир с женщиной внутри. К тому же насиловал женщин, засунул в зад шерифу трость и в таком виде его прикончил, а еще подозревали, что погубил множество животных, доставлявших кому-то радость. В общем, был жесток и к людям, и к скотине. — Зверей никогда не любил, — заметил закованный. — От них блохи. А та тетка в сортире воняла, будто стадо свиней. Как не сжечь?
— Заткнись, — оборвал помощник. — Этот малый, — кивок в сторону пленника, — звать его Билл Барретт, и он самое худшее отребье. Тут что еще — я не просто недоспал, а чуток ранен. Поцапались мы с ним. Не подлови я его — теперь здесь не сидел бы. Пуля только бедро расцарапала. Пришлось здорово повозиться: с десяток раз вмазал ему револьвером по башке, пока не уложил. Рана пустяковая, но кровь пару дней не унималась. И я ослаб. Так что, Преподобный, был бы рад твоей компании.
— Я обдумаю, — сказал Джебидайя. — Но вообще у меня свои дела.
— Но тут, кроме нас, и проповедовать некому, — сказал помощник.
— И не вздумай начинать, — сказал Хрыч. — При одной мысли о тех Христовых чудачествах у меня задница ноет. От проповедей хочется убить проповедника и самому зарезаться. На проповеди сидеть — все равно что голым задом в муравейнике.
— На данном этапе жизни, — сказал Джебидайя, — не стану спорить.
