В кафе царили шум и суета.
Подавальщицы сновали от кухни к столам и обратно, как муравьи от амбара к муравейнику, разнося оладьи, яичницу с беконом и дымящийся кофе.
С удобной позиции у входа Преподобный заметил, как один старикан сгреб подавальщицу за бедро. Та привычно отмахнулась, поставив перед ним тарелку и сохранив на лице радушную улыбку.
За столиком в углу блеснула шерифская звезда. Она красовалась на широкоплечем человеке среднего роста и уныло-благообразной внешности. Именно с ним он хотел повидаться.
Компанию шерифу составлял человек значительно старше, с виду затасканный, как индейские мокасины.
Рядом оказался свободный столик, и, поскольку оба были погружены в беседу и при этом оживленно жестикулировали, Преподобный обосновался там в надежде улучить момент представиться.
Присев, он сразу навострил уши на разговор — по давно заведенной привычке это получалось само собой. Скитаясь по городам и готовясь к службе, он старался подслушивать разговоры вокруг. Иногда это позволяло снабдить проповедь адресным посланием кому-то из прихожан. Случись, скажем, подслушать похвальбу, как кто-то промаслил свой фитилек с чужой женой, он читал проповедь так, что бахвал задумывался, не доносит ли Бог о его грехах проповеднику.
Это было очень кстати, когда доходило до пожертвований. Из-за грехов, кипящих на поверхности (пусть ненадолго), кающиеся не жались, надеясь откупиться от Бога.
Прошедшей ночью Преподобный решил возобновить изначальный порядок для проповедей — нести слово Божие пастве. Он вернулся в лоно Господне — проповедовать ради нескольких монет на виски больше не входило в его планы.
Но не так просто избавляться от старых привычек.
— Ну, — обратился к шерифу пожилой собеседник, — ты, сдается, так ничего и не надыбал?
— Ничего. Утром проехал по следу от дилижанса. Ни волоска, ни клочка кожи пассажиров… По мне, похоже на индейцев. Или грабителей.
— Чушь порешь, — сказал пожилой. — Мэтт, ты знаешь не хуже меня, никакой заварухи с индейцами здесь не было много лет. Кроме, может, того случая с индейским знахарем и его девкой — но мы это уладили.
— Это вы его вздернули. Меня там не было.
— Иуда тоже не прибивал Христа, — ухмыльнулся пожилой. — Хватит придуриваться, парень. Ты нам его выдал. Так что разницы никакой. И не в чем себя винить — это ж просто индеец, а девка была наполовину черномазой.
— Он был невиновен.
— Как сказал один лесоруб: индеец хорош, только когда он мертв. То же с черномазыми и всякими полукровками.
