Взрослым я вновь, уже сознательным взглядом, увидел дом своего рождения. Дом был удивительный — крайний в городе сруб, он стоял на самом берегу мелкого, серо-прозрачного, почти неподвижного моря, вечно отражающего блеклое облачное ненастье, отчего его и назвали когда-то Белым; под окнами дома почти до самой воды цвела картошка, в одной ограде с домом стоял знаменитый Кемский собор, говорят, семнадцатого века, построенный, как и все прочие храмы северной Руси того времени, без единого гвоздя.
Бабушка моя была по натуре декабристкой. Когда деда в 1934 году в первый раз посадили, она, не колеблясь, с двумя детьми, поехала из Архангельска вслед за дедом — в место, некогда столь удивительно обозначенное императрицей и не обделенное вниманием и отеческой заботой И. В, Сталина. Деда сажали дважды, дважды выпускали. В период его «свободной» жизни семья более или менее нормально жила в Кеми, где дед по-прежнему бухгалтерствовал. И у них даже родился третий ребенок — мой дядя Николай.
Дедовы посадки были столь же внезапными, как и освобождения. Последняя из них кончилась тем, что после очередной сортировки деда все-таки опять увезли на Соловки, и больше о нем уже ничего известно не было. В 1956 году мы получили в Ленинграде бумагу, сообщавшую, что в 1942 году дед скончался «от сердечного приступа». Почему-то девяносто процентов не вернувшихся из ГУЛАГа скончались именно в 1942 году и именно «от сердечного приступа» — это бабушка узнала уже от товарок по очереди в ленинградском КГБ, где она стояла за получением свидетельства о дедовой смерти, необходимого ей для пенсии. Видимо, следователям при таком количестве погибших выдумывать что-то поразнообразнее было и невозможно, да и лень. Что на самом деле случилось с несчастными, как проистекали последние мгновения миллионов жизней любимых кем-то людей, где присыпали их останки мерзлыми комьями северной земли — сегодня уже никто, наверное, не знает.
К моменту моего рождения в 1944 году бабушка уже пять лет была одна; моей маме, Калерии Сергеевне Нифонтовой, было двадцать три года. Странная деталь маминой биографии: перед войной, окончив школу уже в Кеми, она вдруг очень захотела поступать во ВГИК, причем не на актерский, куда стремились почти все ее ровесницы, а на операторский. (Откуда такое странное желание — вообще до сих пор никому не ведомо; ни фотографировать, ни рисовать она никогда не умела.) Но общежития во ВГИКе в те времена не было, снимать же комнату или угол в Москве было не на что. К тому же в том же году поступила в Архангельске на медицинский ее сестра, Мария Сергеевна (они были погодки), и бабушке двоих учащихся было не потянуть. Маме самой пришлось помогать сестре: она устроилась в Кеми работать чертежницей.
