«Вечно вчерашние» и впрямь водились в Западной Германии (ГДР, естественно, трогать нельзя было). И в немалом количестве. Правда, их действия на фоне экономического и морального подъема в стране не стоило рассматривать всерьез как угрозу миру. Но ни муж, ни тем более я не думали об этом.
Я не верила даже в то, что «вечно вчерашние» и впрямь готовятся к реваншу, то есть к новой мировой (атомной) войне. Но писала об этом с превеликим удовольствием! Вообще, будучи беспартийной гражданкой, я больше думала о себе и о своей семье, нежели об идеалах социализма и о великой державе СССР. Каюсь!
Итак, в самые космополитические времена я каждый божий день радостно ходила в «Воениздат» и доводила наших «Генералов» до кондиции.
Редакция, которую я регулярно посещала, была небольшая и, по-моему, состояла сплошь из симпатичных людей. Я сравнивала этих воениздатовцев с моими начальниками в газете Южно-Уральского военного округа в Чкалове (Оренбурге), где работала в годы войны, и удивлялась их добродушию и терпимости. Ко мне эти политработники в погонах относились просто хорошо, даже с сочувствием. Что в полной мере я сумела оценить чуть позже…
Наш редактор — его фамилию не помню — был, кажется, в чине капитана. Работали мы дружно. Единственное, что меня в нем удивляло, — это его странное восприятие вполне очевидных фактов.
Вот он молча читает рукопись, вдруг поднимает голову, смотрит на меня и изрекает:
— Рейнланд-Пфальц? Не может быть.
Или:
— Северное море? Не может быть.
И мы долго взираем друг на друга.
— Почему не может быть? — спрашиваю я.
— Не может быть, — повторяет редактор. — Не может быть.
В Пфальце его, видимо, поразило само сочетание букв «Пф», непривычное для русского языка и распространенное в немецком. А Северное море было, по его мнению, не характерно для Германии… Север — это мы, Советский Союз, Северный Ледовитый океан. Ледовое побоище. Северный полюс.
Так и вспоминаю себя — тощую, плохо одетую молодую женщину, — сидящую напротив толстенького, добродушного человечка, вспоминаю, как отчаянно пытаюсь внушить своему визави, что Рейнланд-Пфальц и Северное море — немецкая реальность, а не морок, не обман, не призрак…
Книга уже ушла в типографию, была набрана, как вдруг меня вызвали снова на Кировскую (Мясницкую) в дом Ле Корбюзье, где помещался «Воениздат», и сообщили, что набор рассыпан. Книга запрещена… И никто не сказал: «Не может быть…» Все понимали, что это «может быть». Может быть. При этом ни один человек из издательства не злорадствовал… Все казались огорченными.
