Как сказано, благодаря коллоквиумам, в деревнях мы познакомились с уймой народа — и с очень симпатичными людьми, и с довольно глупыми любителями всяких сборищ. Один из постоянных посетителей этих собраний прожил две недели у нас в России, а мы у него — тоже две недели в Майнце. Он был коммивояжер.
Был у нас и знакомый парень из ФРГ, которого бросила… русская жена. Видимо, эта дамочка считала, что все иностранцы — люди богатые. А этот бедолага был скорее бедняк… Жил на 4-м этаже без лифта.
Появился у меня в ФРГ и поклонник-инженер. К сожалению, он был «зеленый» и потому не мог приехать в Россию. Ведь пешком или на велосипеде до Москвы из ФРГ не доберешься, а лететь на самолете или ехать в поезде означало для него «губить природу»…
Больше всего поражало меня в ФРГ огромное количество людей, которые занимались благотворительностью: в частности, женщины из знатных семей, которые сами жили чрезвычайно скромно. На целые месяцы, бросив своих мужей, они уезжали в неблагополучные страны Африки.
В общем, бывая в Западной Германии, я с трудом могла уразуметь, как это те же немцы с огнем и мечом прошли по всей Европе, жгли и насиловали, разоряли и калечили несчастных европейцев и погубили бы мою родину, если бы не наша доблестная армия и весь наш народ…
Кроме поездок в Германию, мы посетили и Англию, где Д. Е. прочитал лекцию в Оксфорде, а я провела семинар, и, увы, только однажды съездили к сыну по его приглашению. Правда, Алик приезжал к нам в Москву и в конце 1980-х, и в начале 1990-х довольно часто. Он не очень-то верил в то, что жизнь у нас сильно преобразуется. Его пугало и явное обнищание людей, и количество грабежей и убийств на улицах Москвы. И он со вздохом вспоминал, что Москва когда-то была довольно спокойным городом: люди не боялись жуликов, страх был только перед КГБ.
Жизнь Алика постепенно налаживалась. Он был весьма знаменит в Европе (судя по печати, работы К&М пользовались успехом во всех европейских странах). Выставки следовали одна за другой.
Семья Алика совсем недавно переехала из Израиля в Америку, а до того Алик и Комар жили в США, как плейбои-холостяки.
Однако поездка в США оказалась чрезвычайно кратковременной. В отличие от других пап и мам, которые жили у своих детей месяцами, мы пробыли там совсем недолго.
Я вообще была бы всем довольна, если бы не болезнь Д. Е.
Бытовых трудностей в Москве мы не испытывали. Больной Д. Е. жил гораздо обеспеченней, чем здоровый профессор престижного института. Его прикрепили к столовой АН, которая обслуживала видных советских академиков. Находилась столовая недалеко от нас, на Ленинском проспекте, обеды можно было брать домой, и они были, по-моему, не намного хуже кремлевских. Д. Е. был идеальным больным — не ныл, не жаловался, не капризничал. Когда я пять недель лежала в клинике им. Склифосовского, приходил ко мне, бедняжка, каждый день — и, несмотря на то что самостоятельно получал эти самые обеды в академической столовой, был вечно голоден: не умел их разогреть. С наслаждением съедал лежавший у меня на больничной тумбочке черный хлеб, посыпанный сахарным песком, и страшно умилялся этой трапезе. У Склифосовского кормили отвратительно, но принести мне хотя бы ломтик белого хлеба не догадался не только Д. Е., но и все мои тогдашние друзья, исправно меня посещавшие.
