— Ты лучше скажи, когда с ногами пойдёшь? — опять перевёл стрелки сын. — В больницу?
Первую на сегодня поспешно раскурил во дворе. На пустой детской площадке. Сев на скамеечку возле слоника. Даже не вышел со двора на улицу. В голове сразу зашумело. Видел, видел, что на балконе стоят и смотрят. В фартуке своём. Но ничего с собой поделать не мог. Затягивался, окутывался дымом. Ну, вечером сегодня будет!
Лида Зиновьева торопила сына в школу. В продлёнку. (Вот тоже — название! «Продлёнка»!) «Шевелись, Ярик, шевелись! Опаздываем!»
На диване Ярик вяло надевал белую рубашку. И то ли надевал он её, то ли пытался снять. «Да дай я!» — не выдержала мать, сама начала всовывать сына в рубашку. Безвольного со сна, невыспавшегося. Какой дурак придумал начальным классам к восьми?
До школы было три квартала. Мать быстро шла, дёргала за собой сына. Ярик то бежал, то волокся. Большой рюкзак тянул назад, большой помпон на шапке болтался. «Вот только не ляг у меня сегодня в девять, только не ляг, поиграй ещё в дурацкие стрелялки!»
Показалась четырёхэтажная школа. На широкую лестницу карабкались со всех сторон мальчишки и девчонки с рюкзачками. Одетые по-весеннему, но тепло, в надувные куртки разных цветов.
Зиновьева отпустили сына. Сын впрягся в рюкзак и, как бурлак, пошёл немного бодрей. «После столовой, часа в три съешь яблоко. Оно в рюкзаке». Но сын уже не слышал, сын увидел бойкую Акулову (соседку по парте) и сразу неуклюже побежал. Со своим тяжеленным рюкзаком. Зачем сталкивает в него всё, что только можно! Да ещё этот детсадовский помпон на шапке! Давно срезать нужно его. Ни у кого из детей нет.
Зиновьева пошла назад, домой. Чтобы самой собраться. А уж потом на метро, на работу.
Плоткин ходил по редакции. Приблизившись к работающей Зиновьевой, склонялся: «Я буду Ярику наставником. Старшим другом. Я люблю детей, Лида». Посматривал по сторонам.
Лида как будто не слышала. Зло вычёркивала у Савостина.
Плоткин уходил. Снова возвращался. Говорил опять в нос: «Я был записан в авиамодельный. В детстве. Угу. Я могу сделать Ярику планер».
— Отстань, — тихо говорила женщина. Но поднимала голос. Для остальных редакторов: — Григорий Аркадьевич, я всё поняла!
Плоткин прикладывал руки к груди: «Ухожу, ухожу».
Через минуту возвращался: «В детстве у меня был голубь. Я его кормил…»
Да что же это такое!
Яшумов, когда пошёл на обед, в пустой редакции увидел только Плоткина и Зиновьеву. Сидят рядышком у компьютера. Всё вытаскивают рукопись чёртова Савостина.
