Достигнув своего пика, судороги стали медленно отступать. Черно-синие круги перед глазами тускнели, теряя болезненность очертаний и методичность головокружительных вращений.
В этот раз повезло. Кожаный ремень на голове оказался некрепким, лопнул на мгновение раньше его черепа.
Ромка усмехнулся. «Хрен вам с редькой, краснокожие, а не скальп благородного капитана!»
Чернота вокруг рассеивалась.
— Лера, Лерочка!!!
Густой пар в ванной. Испуганное лицо мамы.
— Лера, что случилось? Тебе плохо? — мама перевернула её на спину, подложила что-то мягкое под голову, укрыла голову прохладным, растирая онемевшие Леркины руки. — Потерпи, милая, «скорая» уже едет…
— Мама, зачем «скорая»? — Лерка попробовала сесть, но мама её с силой уложила назад. Девушка оглянулась: она лежала в ванной на полу, прозрачная занавеска с дельфинчиками наполовину оборвана, несколько полок снесено вместе со всем их содержимым, вывалившийся из душевой кабины шланг неистово залил всё кругом, наверно, сейчас соседи прибегут жаловаться.
Но вместо соседей появились врачи в толстых тёмно-синих комбинезонах, с большим оранжевым сундуком. Её переложили на диван в холле, долго мерили давление, слушали сердце, светили в глаза, простукивали, похлопывали. В итоге сделали укол и велели спать.
Сквозь надвигающуюся пелену Лера слышала, как мама звонит на работу, и предупреждает, что её завтра не будет, что дочь заболела, а потом в глубине сонного марева осталась только та темноволосая, в длинной ночной сорочке и печально-требовательным взглядом.
Лера проснулась внезапно; выныривая из тревожного безвременья. Мама дремала рядом, почувствовав движение, тут же подскочила к дочери:
— Ты как?
— Нормально я, мам, правда, — и Лерка, повинуясь мягкому, но повелительному жесту, снова опустила голову на подушку. Она осторожно взглянула на часы: половина двенадцатого ночи. Из кухни доносился аромат свежезаваренного цейлонского чая и ванили, от которых крепло чувство защищенности.
— Что случилось-то? Ты упала?
Лерка отрицательно покачала головой, мучительно соображая, что сказать матери. И та поняла:
— Что: ОПЯТЬ? — всхлипнула та, медленно оседая в кресло. Её и без того озабоченное лицо стало серым, а глаза наполнились слезами. Лерка кивнула.
— Не так, как обычно, мам. Вообще всё иначе. Я была в душе, и тут смотрю — рядом со мной женщина незнакомая, темноволосая такая, и глаза у неё то ли печальные, то ли испуганные. Я из ванны выхожу, и оказываюсь не в нашей квартире, а где-то в другом месте, вокруг — пепелище. И эта, темноволосая, прямо рядом со мной оказалась, говорит мне…
