Дарья с любопытством повела носом и заглянула под накрахмаленный хлопок: пирожки с корицей.
— Сонь, а ты куда бегала-то? — спросила она, наконец.
Афанасьева как раз в этот момент вцепилась в пирожок, моргнула:
— Жа-шпишками.
— Чего?
— За спичками! — пришлось повторить, дожевав. — Днём со школы прихожу, а света нет. И спички заканчиваются. Вот и побежала, а то ж ни чай попить, ни свечи зажечь… Гадать-то будем?
Дашка кивнула.
— А-а, а то я думаю, чего это мы в потёмках сидим, и ты чайник доисторический достала…
— Во-во. Лерка, кстати, придёт? — это их третья подружка, Ушакова. Вместе с Дашкой в музыкальную школу ходит. Только Синицына — на фоно, а Лерка — на скрипке играет. Лерка переехала в другой район, как раз перед Новым годом. Но обещала являться и не теряться.
— Не, не придёт. Вроде как заболела, даже в музыкалку эти дни не ходит, — вздохнула подруга и тоже взяла пирожок.
Афанасьева пристально посмотрела на подругу. Та приглядывалась к лакомству слева-справа, словно выбирая место, достойное её внимания, и смачно откусила кусок. Ни следа волнения, переживания и прочих душевных мук. Соня почувствовала, что звереет от любопытства.
— Чего к тебе Истомин сегодня подходил? — не выдержала она.
Дарья от смущения перестала жевать. Нахмурилась и покраснела.
— Паша? В кино звал.
— Ого! — Соня округлила глаза в ожидании продолжения. Но подруга молчала, как рыба, собираясь вцепиться в пирожок с другой стороны, ближе к варенью. — А ты чего?
Подруга смутилась ещё больше, щёки заалели, на шее появились красно-бурые пятна.
На плите шумно засопел чайник, эмалированная крышка стала заполошно подпрыгивать. Дашка бросила на потрёпанную клеёнку откусанный пирожок, соскочила с табурета, заставив его жалобно скрипнуть, и, схватив с полки две кружки, сунула в них треугольные пакетики с заваркой, залила кипятком.
— Накрыть у тебя есть чем? — повернулась она к хозяйке.
Та как заворожённая следила за действиями подруги, то и дело вздрагивая от грохота, их сопровождавшего.
— Чего? — переспросила она.
— Накрыть кружки есть чем? — Дашка кивнула на две цветастые ёмкости, над которыми ароматными струйками поднимался пар. — Иначе плохо заварится…
Софья выдохнула:
— Синицына, ты заколебала уже! Нормально всё заварится! Чего ты Пашке сказала-то?!
Синицына выразительно замерла, неуклюже вытянув шею, из-за чего стала походить на гусыню:
— Сказала, что занята: уроки у меня и на репетицию опаздываю.
Она исподлобья посмотрела на подругу: округлившиеся глаза, открытый рот, из которого торчит кусок недоеденного пирожка, на носу назревший до красноты прыщик, остановившийся взгляд. Ещё, понятно, что остановился он на ней, Дашке. При чём, с выражением полного и бесповоротного сочувствия.
