Я подробно, во всех деталях, рассказал, как мучился в детстве, чувствуя, что живу рядом с «присутствующе-отсутствующей» матерью, на три четверти разрушенной лагерным опытом. Она изумила меня рассказом о твоей мягкости и доброте. В нашей семье Эльзу всегда упоминали с благоговейным обожанием, но сам я хорошо помнил, какой резкой, несправедливой и неуживчивой ты умела быть. Виолетта твердо стояла на своем: Эльза была нежной, доброй и спокойной. В Биркенау!
Мы сидели в ее теплом и уютном доме и много часов говорили без пауз и передышек. Я — об отношениях с тобой, о том, что ухитрился пройти мимо, Виолетта — о возвращении домой. От нее я впервые услышал, что после войны «нормальные» люди (читай — не прошедшие через концлагерь!) очень скоро захотели перевернуть страницу, забыть, ну или сделать вид, что забыли. Пытаясь объяснить молчание Эльзы, Виолетта рассказала, как ее пригласили на «вечеринку с сюрпризом», где она поведала свою историю, и какая-то особа воскликнула писклявым голосом: «Довольно, прошу вас!» — видите ли, угнетающе действовало на ее психику! «Я тогда решила заткнуться навек… и не пережевывать до бесконечности свои воспоминания, а смотреть в будущее». Неспособность людей понять то, что и рассказывать страшно, не то что пережить наяву, Виолетта сочла парадоксальной несправедливостью, дающей тем не менее стимул двигаться вперед…
Я не сдержался и пылко, почти гневно поведал ей о чувстве неудовлетворенности, которое было вечным спутником моего детства, о том, как печально я жил, как сильно мне не хватало внимания матери. Казалось, что через Виолетту я обращаюсь к тебе и — опосредованно — ко всему окружающему миру.
Виолетте, выжившей, как и ты, в лагере, я не стыдясь признался, что слишком быстро смирился, перестал защищать тебя и фактически отказался от всего, что мог получить. Я не утаил от твоей подруги, как горько до сих пор сожалею о том, что не услышал от тебя ни слова о том времени.
Я лишь теперь наконец-то все понял. Ты познала убийственный голод, животный страх, страдание и потому не могла различить в моих призывах банальный человеческий голод, страх темноты, ужас пробуждения от кошмарного сна, хрупкость ребенка, родившегося после…
Я вынужден признать, что жалею тебя, нас и стыжусь этого чувства…
Лилль, 1 июля 1943-го
Виолетта уже несколько месяцев живет в предместье Лилля. В 1940-м они с родителями покинули Гавр, спасаясь от бомбардировок, поселились в Париже и впервые столкнулись с гонениями на евреев. Виолетта сохранила удостоверение личности матери, выданное петеновскими властями: графа «Национальность» на зеленой карточке, где написано «Еврейка», по диагонали проштемпелевана красной чертой, словно рост, вес или цвет волос значения не имеют. По совету дяди семья тайно переезжает в район Лилля. Тайно, то есть не отмечаясь в префектуре, с поддельными продовольственными карточками, без возможности для родителей найти работу, а для Виолетты — записаться в лицей. Они живут, тратя сбережения, продают отрезы тканей, которые отец забрал с собой из магазина в Гавре.
