В этот момент в дверях образовалась обеспокоенная физиономия Макария.
– Ваша Светлость, – прошелестел он, – в саду человека чудного поймали, весь в кожу одет!
– Погоди ты, – отмахнулся Светлейший, – не до кожаного человека мне сейчас! О будущем речь идет… И, повернувшись к Сеньке, слегка дрогнувшим голосом задал вопрос:
– Ну, а что про меня?
Этого вопроса Сенька ждал и боялся.
– Броненосец – корабль такой военный – вашим именем назван. Фильм про него очень известный – «Броненосец “Потёмкин”», лестница в Одессе, – затараторил Сенька, стараясь не смотреть на Светлейшего, ибо это было мучительно.
Нахохлившись, как огромный голубь, Григорий Александрович, беззвучно шевеля обычно надменными, а теперь обмякшими губами, ловил каждое слово сидящего в пенной воде подростка, словно тот был оракул, пророчащий бессмертие…
Он, сиятельный князь Тавриды, одним движением царственной длани решавший судьбы стран и народов, даривший милость и посылавший на смерть! Перекроивший карту мира, ну, Российского мира так уж точно. Он, как милости, нынче жаждал слов, давших бы ему надежду, ну хотя бы намек на место в памяти своего народа… Сеньке стало совсем плохо. Он с ужасом осознал, что действительно почти ничего не знает про этого человека. Не учили ведь, мать их! Как будто и не было такого… И, в смятении, он бормотал всё подряд:
– Ещё на памятнике вы…
Светлейший встрепенулся.
– Это императрице памятник, Екатерине, а вы внизу, у ее ног сидите.
Лицо Светлейшего немного разгладилось:
– Императрица и я на одном памятнике? Где же?
– В Катькином… в Екатерининском садике, на Невском, недалеко от Дворца пионеров.
– От чьего дворца? – переспросил Потёмкин, напряженно вытягивая шею.
– Ну, вам, я думаю, он известен как Аничков, – нашелся Сенька, серьезно знавший архитектуру родного города.
– Так это ж бывший мой дворец! – По-детски улыбнулся Потёмкин, Матушкин подарок. Растрелли строил. Великолепная, конечно же, была работа, но на мой вкус слишком уж много там барокко. Всё ведь хорошо в меру. Все-таки Северная столица. Не Неаполь. Так я его немного обустроил по своему вкусу. Старов, зодчий, здорово мне помог. Старов, Иван Егорович, архитектор от бога. Он ведь мне и Таврический дворец построил. А Аничков просто переделал слегка. Лепнину убрали, вазоны… Третий этаж надстроили. На мой взгляд, дворец стал построже, поторжественнее, что ли… Хороший стал дворец, величественный, как и подобает… Я его потом купцу Шемякину продал, не поверишь, но деньги позарез нужны были… а жаль, хороший был дворец… – Печальная, немного детская, улыбка медленно растаяла на его опять оживших губах… – Ну, говори же дальше, не томи, мы с матушкой-императрицей на одном памятнике, я у ее царственных ног… Дальше что?
