. На деле вплоть до 1860-х годов, а во многих отношениях и до Первой мировой войны, большее значение нередко имели иные, часто перекрещивающиеся идентичности: местное городское гражданство, лояльность к Габсбургской монархии, социальный класс или конфессия. Часто лишь устав принуждал с 1860-х годов членов общественных ассоциаций использовать один язык – чешский, венгерский или немецкий, – поскольку они, как правило, владели несколькими из этих языков или родственными диалектами. Вне ассоциаций по-прежнему существовали многие сферы общественной жизни, в которых этнические идентичности не играли никакой роли.
Национализм 1860–1870-х годов был, как и в Западной Европе, не возвращением потерянной идентичности, а политическим изобретением ее заново.
Благодаря этницизму первые чешские активисты могли бороться с ненациональным Габсбургским государством и выдавать это за борьбу против немцев – избегая таким образом конфликта с превосходящей силой и способствуя развитию третьего фактора в политике Богемии. Этим третьим фактором было немецкое национальное движение, обреченное из-за критериев «качества» и практик этницизма, которые его создали, оставаться в статусе меньшинства. В эпоху, отличительной чертой которой была догма национального суверенитета, такой статус стимулировал стремление переопределить территориальные границы, достичь большинства, объединившись с немцами из других мест. Между тем государство постепенно становилось мультинациональным, в значительной степени благодаря попыткам властей играть посредническую роль между чехами и немцами[167].
Таким образом, расцвет нации в качестве идеи политического устройства нельзя отделить от двух основных тенденций развития ассоциаций в 1860–1870-х годах – либерализации и демократизации. Историки справедливо отмечали, что национализм XIX века был прежде всего массовым движением общественных объединений – и не только в Австро-Венгрии, а по всей континентальной Европе. Национальные общества были менее эксклюзивными по социальному характеру (хотя и закрытыми для рабочих), и обещали прежде всего большую степень политического соучастия. Либеральная утопия морального совершенствования путем социального общения уже в позднем Просвещении и раннем либерализме была привязана к признанию нации. Для Токвиля отечество должно было представлять собой самые обширные и тесные узы, связывающие людей в условиях демократии воедино. Для либералов – например, Карла Велькера в 1846 году, если продолжить его цитированную выше статью из лексикона – смерть за отечество представляла собой высшую гражданскую доблесть, требование, которое полностью обнаружило свое значение только в эпоху национальных войн
