Под вечер, усталый, возвращался Ванюш домой, пытаясь сдержать нараставшее беспокойство. Теперь он отвечал за эту ферму, похожую на поросшую пожухлую лебедой горку, и за всех этих тощих, слабых от бескормицы коров, овец со сбившейся колтуном шерстью, злых голодных свиней, разбитых на ноги лошадей…
Теперь он отвечал за весь этот «терем-теремок», за всю эту «животину», «живот», без которого крестьянское хозяйство не живет. И эта животина хотела есть. Уж кто-кто, а она заслужила честно свой корм! И надо ее кормить. Надо! А вот чем? И надо, чтобы чисто и тепло было зимой, да и светло тоже…
Все эти думы осаждали Ванюша, не отпускали ни на минуту. А дорога все развертывалась перед ним небеленым холстом.
Не встретил он ни попутной лошади, ни машины. Да в те года они редко попадались даже на большаке. Вот он уже больше половины пути прошагал, свернул с большака, решил идти прямиком, во что бы то ни стало допоздна быть дома, поужинать и, главное, побыстрее матери рассказать, чтобы успокоилась, ну а потом — пойти наконец к девушкам. Он и не повидал их по-настоящему — какие-то они стали?
Шагает, шагает солдат. Среднего роста, широк в плечах, туго подпоясан солдатским ремнем, так что еле-еле три пальца под ремень подсунешь. В одной руке у него фуражка, в другой шинель. Идет ровно, будто на прогулку вышел, хоть и устал, — путь не короткий, пятнадцать километров сюда да пятнадцать обратно, а виду не показывает, шагает ровно.
Тропинка, как нитка с клубка, разматывается, извивается, падает вниз. Еще один поворот, а за ним родное село — Шургелы.
И тут снизу, от болота, услышал он злобную брань:
— Увяз, не сдох, черт паршивый, провалиться б тебе с головой, — и хлесткие удары, тяжелый хриплый вздох не то всхлип.
Ванюш остановился, прислушался. Темно, ничего не видно. Визгливый голос не умолкал. Ванюш побежал на голос.
— Ты кто, что делаешь? — крикнул он на ходу.
— Ах, господи, напугал!
— Наверное, не из пугливых, очень ругаешься. — Парень подошел к женщине, встал перед ней. — Не бей!
— Нашелся начальник! На вот, веди сам на ферму!
Женщина бросила грязную веревку прямо на Ванюша и пошла прочь, в темноту.
— Не бросай его, волки съедят.
— Волкам тут есть нечего, волки не дураки, — все ворчала женщина. — Нашелся начальник — не бей, говорит. Масло-то, молоко небось любите. А вот попробуйте, помучайтесь, как я, тогда узнаете.
Женщина ушла, а Ванюш остался один около дрожавшего теленка. Мокрый, грязный, в темноте теленок показался ему меньше овцы. У него не было сил даже мычать, только дышал тяжко, со всхлипом. В лунном свете поблескивали испуганные фиолетовые глаза. Ванюш стал гладить малыша, он потянулся доверчиво, пошевелил коротким хвостом, шагнул, пошатнувшись. Мокрым носом стал тыкаться в гимнастерку.
