— Наверно, к ненастью, что-то у меня все кости болят… Анись, доченька, ты что сказала?
— Я никому не нужна?
— Никто пока не спрашивал, доченька.
— А это что за бумага? — показала она на исписанный лист на столе.
— Эккей, старый дурак, забывать стал. Тебе эта бумага, бери, читай, доченька.
Анись стала читать — глаза ее расширились, подкрашенные тонкие брови, похожие на обгоревшие спички, сдвинулись.
— Где счетовод? — быстро спросила она.
— Куда-то вышел с новым завфермой.
— С кем?
— С новым заведующим, говорю. Вот, верно, на той бумаге все написано.
— Тут не про это. Тут написано, чтобы я нашла книгу учета поголовья на ферме.
Девушка испытующе глядела на старика.
— Почему моего отца снимают? Знает об этом председатель?
— Как не знать, наверно, знает.
Анись бросила бумагу и выбежала из правления.
— Человек не стручок гороховый, — поправляя бороду, сказал Мгди. — Эккей! Бросать его можно ли? То сюда, то туда…
Мгди стал тряпкой вытирать стол и заметил какой-то сверток. Хотел его положить в ящик, но сверток развернулся, оттуда выпали маленькое зеркальце и коротенький толстый карандаш с черным, как уголь, и красным, как кровь, концами.
— Ишь ты. Вон почему у нее губы как спелый стручок перца. А этим, вишь, брови красит. То-то они у нее как обломок черной свадебной дуги, какие в старину делали. Откуда это только все выдумали? Раньше татарочки на лицо бизев клали, черной краской, бывало, зубы мазали, а теперь вон и наши, чувашские девушки… То-то она не успевает трудодни записывать.
В сенях послышались шаги. Вошли две пожилые женщины.
Потоптались, откашлялись, заговорили:
— Когда Елвен ездила в гости, я ее заменяла неделю на ферме, а трудодни не начислили. Где Анись?
— А я коноплю трепала. Мне тоже ни одного трудодня не записали. Хотя просить неудобно, да вот решила со свахой Мархвой зайти, — заговорила вторая женщина, пряча в рукава жилистые руки. — Мгди, ты бы хоть по-стариковски уму-разуму поучил дочь Елвен.
Старик прижал палец к губам:
— Тише вы! Солдата-то, оказывается, вызвали в район и велели принять должность заведующего фермой, вместо Матви Капитуна. Она за отца-то и расстроилась…
Старухи подняли руки ко лбу, словно хотели перекреститься, разинули рты с редкими зубами, заговорили.
— Думали, этого никогда не услышим! Это правда? — недоверчиво спросили они.
— Эккей, как не правда?.. Все пошли на ферму, — Мгди показал на окно, откуда видна была худая крыша коровника.
— Пойдем к женщинам, что коноплю треплют, расскажем, пусть радуются. Ай, господи, дождались…
