В июне 1967 года музей Прадо решил реставрировать картину «Семья Карлоса IV», а в декабре были выставлены на общее обозрение удивительные результаты этой работы. На полотне, изображенном позади семейной группы, рядом с пейзажем, являющим светлые березки у ручья, изображена странная оргия гигантов. На этой картине внутри картины широкими мазками, которые идут от Веласкеса и предвосхищают, а быть может, и закладывают основы импрессионизма и экспрессионизма одновременно, Гойя пишет обнаженного титана, вкушающего наслаждение в обществе полуобнаженных женщин, столь же огромных, как и он. Лицо мужчины — несомненно — лицо Гойи, как утверждает Хавьер де Салас, директор Прадо. И никто пока еще ему не возразил.
В 1800 году, начав писать «Семью Карлоса IV», Гойя уже восемь лет как был совершенно глух и жил в долг. В 1792 году микробы сифилиса, по-видимому перенесенного Гойей в ранней юности, о чем, судя по всему, он до той поры не знал, попадают в слуховой канал, и целых два года художник находится на грани жизни и смерти. Андре Мальро сравнивает его с одним из тех больных, которые, выскочив из смертельной агонии, становятся медиумами. Пережив такой кризис, Гойя, заключенный в вечную тишину, сквозь всю оставшуюся жизнь пронесет отсвет иного мира. Только Гойя будет заклинать живых призраков, а не мертвые привидения. Поэтому его чудовища кажутся Бодлеру такими vraisemblables[10], такими достоверными. Глухой Гойя описывает черную ночь души, где жизнь скрывает свою самую страшную правду. Смерть, чтобы раскрыть эту правду, явится шестнадцать лет спустя, в другой роковой день его жизни, 2 мая 1808 года, когда на площади Пуэрта-дель-Соль он окажется свидетелем жестокого сражения между народом и мамелюками Мюрата.
Из своих встреч со смертью Гойя вынес умение судить, дабы быть судимым. Перед лицом разума, который в кошмаре сна рождает мерзких призраков и чудовищ, Гойя провозглашает правду человека, одолеваемого этими чудовищами, но неспособного найти покой и прийти к согласию с миром, пока не отыщет покоя и согласия с самим собой. Правда, как и смерть, для всех одна, равно как и сифилис для всех заразен. Пройдет девятнадцать лет, и Гойя, прежде сторонник просвещенной гармонии, идеалист, уповавший на разум, напишет на стенах своего дома всех демонов, одолевающих его народ, чтобы уже никогда ни он сам, ни история их не забыла. Его вера в правду, как единственную меру и синтез человеческой личности, передается королевской чете, так что они и сами начинают видеть себя глазами Гойи. Единственный компромисс художника заключается в том, что Гойя закрывает горб инфанты Карлоты фигурой принца Бурбона Пармского. Но расползшаяся талия ее сестры, Марии Луисы, видна так же явственно, как все пороки остальных членов семейства.
