, и отвернуться от
них было некуда. Потому что
они кишели всюду. И на его теле тоже. Он не решался стряхнуть
их с какого-то одного места, потому что тогда они переползут в другое и перепачкают всё его тело своей грязью.
— Всё из-за чертового белья, — сказал он вслух, сел на кровати и оглянулся на Министра. Пытаться еще раз не было толку. Рядом с его койкой расхаживал медбрат. Норман задрожал.
— Господи, — крикнул он, — начинается, начинается. — И он бросился в дальний конец палаты, словно пытался убежать от боли. Раскрыл шкафчик с чистящими средствами, схватил большущую пачку стирального порошка. Объятый страхом, направился к стене, посыпал плинтус порошком.
— Что это вы тут делаете? — спросил подошедший медбрат.
Норман не ответил и, лишь израсходовав почти всю пачку, обернулся и оглядел синюю дорожку.
— Пусть эти сволочи сдохнут, — сказал он.
Медбрат схватил его за плечо:
— Норман, что вы творите?
— Неужели, черт вас побери, нельзя держать палату в чистоте? — Норман подбежал к своей кровати и принялся с проворством и силой, изумившими его самого, сдирать с нее постельное белье. Подушки он бросил в ближайший умывальник и включил воду.
— Тоните, сволочи, тоните, — пробормотал он, направился за другими подушками, но медбрат его перехватил.
Все завершилось в два счета. Пришел второй медбрат, воткнул Норману в руку иглу. Потом его отнесли на кровать. Дали ему новые подушки, укутали одеялом, как маленького. Подмели с пола порошок, убрали намокшее белье. Когда со двора вернулись остальные пациенты, ничто не напоминало о выходке Нормана, а он сам вместе с Министром пребывал в бесцветном безболезненном лимбе.
На снотворных Нормана продержали две недели, пока не вышла вся отрава. Его будили, чтобы покормить, и он сонно жевал, понятия не имея, что именно ест. Время от времени перед ним мелькало растерянное лицо отца, к нему прикасалась Белла. Доносились чьи-то голоса, но не хотелось и думать, что они обращаются к нему. Где ты их взял? Кто дал, кто дал, скажи, скажи, кто дал? Это, кажется, говорил отец. Норман всё спал и спал. Ближе к концу ему уменьшили дозировку, он очнулся, сел в кровати и заметил, что Министр исчез.
Его подняли, провели по палате, вывели в сад. Он охотно признал, что ему уже лучше, однако его мучило чувство утраты, смешанное с раскаянием. Сильнее всего раскаяние становилось, когда его навещали отец и Белла.
— Простите меня, — только и мог выдавить он, — простите за всё, что я вам сделал.
