— Где были ее руки? — спросил Норман.
— Лежали поверх одеяла, вдоль тела.
— То есть с вашего места возле кровати вы прекрасно видели ее руки.
— Именно так.
— Опишите их.
— Ну, синеватые, с торчащими жилами, очень старые и… ну… руки и руки. А, и еще ногти с красным лаком. Он чуть-чуть облез. Мне даже стало как-то не по себе.
— А пальцы? — спросил Норман.
— Ну… они… обычные пальцы.
— На них что-нибудь было? — как бы невзначай поинтересовался Норман.
— Нет, — отрезал Берти. — Вообще ничего.
— Вообще ничего? — прошептал Норман.
И от его голоса, такого неожиданно тихого, такого испуганного, у рабби Цвека вдруг свело живот. Он с болью смотрел на лицо сына. Его выражение было ему отлично знакомо: оно проступало, как пот, сочилось изо всех пор. Лицо Нормана становилось таким, когда ему мерещились серебристые рыбки.
— Вообще ничего? — грозно повторил Норман, подался вперед, в отчаянии вскинул руки. — Там было кольцо! — прогремел он.
— Не было, — возразил Берти, попятился и обвел взглядом зал, ища подтверждения своим опасениям.
Норман подскочил к нему, приблизил лицо к самому лицу Берти.
— Его там не было? — крикнул он.
Публика подалась вперед, судья тоже: он недоуменно уставился на Нормана, гадая, вызвана ли его вспышка помешательством, или же он просто притворяется. Публика зароптала, и Белла, страшась исхода, сжала руку отца. Взглянуть на него она не отважилась, однако знала, что глаза его заволокли слезы страха и предчувствия беды.
Берти вжался спиной в трибуну. Вопросительно взглянул на судью, но тот молчал. До Берти доходила молва о Нормановых чудачествах. Соседи шептались о Нормане — и не только из-за его гения: сдавленный их шепоток указывал на что-то не вполне понятное. Впрочем, гений ли, безумие — и то и другое равно возбуждало любопытство.
— Нет, — ответил он с вызовом, — я уже сказал, там ничего не было.
Норман недоверчиво покачал головой. Уронил руки, попятился на место. Рабби Цвек проводил его грустным взглядом. Он знал этот беспомощный жест, этот вечный ответ на слова: «Их там нет. Тебе кажется». Возражение Берти глубоко оскорбило Нормана. Последние два года часы его бодрствования перемежались такими же снисходительными заявлениями: «Их там нет, их там нет».
— Разумеется, оно там было, — пробормотал рабби Цвек. — И тебе это известно, Берти Касс, тебе это отлично известно. Скажи ему, скажи ему, — взмолился он, — скажи моему сыну, что оно там было.
Норман скрестил руки на груди и вроде бы расслабился. Даже слегка улыбнулся, к облегчению судьи и публики. Вспышка его, очевидно, была продиктована расчетом: он хотел припугнуть Берти, чтобы тот во всём сознался. И теперь, раз его замысел провалился, попробует что-то другое. Но Белла и рабби Цвек не чувствовали облегчения. Улыбка Нормана была им до ужаса знакома. Они знали, что за ней последует спор, и Норман будет упрямо стоять на своем: все вокруг сумасшедшие, один он нормальный. Они взялись за руки.
