Рабби Цвек услышал, как Норман произнес: «Ладно, я остаюсь», посмотрел на сына, и его захлестнула жалость к мальчику, унаследовавшему его слабость. Он хотел улыбнуться Норману, но побоялся, что тот увидит в его улыбке торжество победителя. И он взглядом постарался передать, что понимает, какой ущерб нанесла ему мать. Сара вскрикнула от облегчения, а потом, чтобы дать облегчению выход, замахнулась на сына — отчасти чтобы сбросить напряжение, отчасти чтобы сын впредь и думать не смел о подобном. Рабби Цвек моментально вскочил и остановил ее руку. Обхватил за кисть в манжете и опустил.
Рабби Цвек сел на кровати. Посмотрел на разжавшийся кулак и тут же узнал кружевную манжету на платье. Воспоминание опечалило его. Быть может, тот случай тоже повинен в теперешнем состоянии Нормана. Но кто знает, когда это началось и почему вообще произошло.
Он услышал, как Белла поднимается из лавки, и обрадовался, что уже не один.
В ту ночь, первую ночь за долгие годы, проведенные на брачном ложе, рабби Цвек заболел. Сперва он этого даже не понял. Боль в левом плече и области сердца стала такой привычной, что он принял ее как часть неизбежного процесса старения. Вдобавок ему казалось, что, если не обращать на нее внимания, она пройдет без следа. Но тут он испугался. Осторожно передвинул ноги на пустующую часть неожиданно широкой кровати и вдруг остро ощутил одиночество. Думал крикнуть Беллу, но побоялся, что она не услышит его слабый голос. Он лежал не двигаясь, боль нарастала.
Он понимал, что нужно позвать на помощь, и пошевелил губами, выговаривая, как ему казалось, имя дочери, но Белла услышала из своей комнаты сдавленный стон «Сара» и прибежала к отцу. Увидела, что он отчаянно пытается скрыть от нее боль и страх, бросилась звонить доктору и принялась устраивать отца поудобнее, чтобы отсрочить собственную тревогу. Она велела ему лежать спокойно и до самого приезда врача просидела рядом, блюдя его неподвижность. С волнением смотрела, как доктор осматривает отца, и старалась не думать, что будет, если отец умрет. Белла винила в случившемся Нормана и ту давнюю боль, которую причинила родителям Эстер. Однако Белла понимала, что именно ей, той, кто всю жизнь стерегла их душевный покой, именно ей суждено больше всех мучиться угрызениями совести.
Доктор расстегивал на отце пижаму, и Белле вдруг сделалось неловко. Она заботилась о нем, ухаживала за ним одетым, но обнаженный он превращался в мужчину, ее отца, и она вышла из комнаты из уважения к его праву на тайну. Ждать в коридоре ей пришлось долго. Наконец появился доктор, и Белла спросила шепотом:
