— Он еще вернется, — ответил Норман, — вы же вернулись. И я вернусь, — сказал он себе, — если вообще когда-нибудь выберусь отсюда. Дайте хоть сколько-нибудь сейчас, — попросил он Министра. — Деньги у меня есть.
— Завтра. — Министр отогнул край одеяла. — Завтра мы с вами начнем сначала. Позавтракаем белыми, приятель?
Теперь, когда белые снова можно было достать, Норманом овладело нетерпение.
— Мне надо сейчас, — возразил он, и ему даже показалось, что начинается ломка.
— Завтра, — отрезал Министр и свернулся под одеялом. — Сперва мне нужно вздремнуть, — пояснил он.
Норман смотрел на спящего Министра. Что же за ад встретил его снаружи, раз он так рад, что вернулся сюда? А может, его привезли силой, на полу машины с дверями без ручек, и ботинок какого-нибудь социального работника давил ему на живот? Норман направился к своей кровати, предвкушая завтрашние белые. Коль скоро Давид не ушел из его памяти по собственной воле, хотя он, Норман, создал ему для этого все условия, он лично отправит его в белое забвение.
Рабби Цвека уже не терзала необходимость во что бы то ни стало найти улики в комнате Нормана. Фиаско с адресом шлюхи отбило ему охоту продолжать поиски. Однако же время от времени он приходил в комнату, сидел на кровати, словно хотел ее согреть к возвращению Нормана. То, что Норман попал в больницу, по прошествии времени уже не казалось рабби Цвеку кошмаром. Раз-другой в неделю он навещал сына, иногда Белла ездила одна. Норман больше не просился домой, и, если не считать тех двух недель, что сын провел во сне, посещения не вызывали у рабби Цвека прежнего беспокойства. Порой его даже тревожило, что он настолько смирился с произошедшим. Интересно, думал он, куда подевался Билли. Недели две или три назад, когда они были у Нормана, кровать Билли пустовала. Норман не ответил, где Билли, и прочие тоже не знали. Рабби Цвек надеялся, что Билли забрали домой. Однако в следующий раз, когда он вышел от Нормана и направился к автобусной остановке, там уже стояли мать и отец Билли; рабби Цвек замедлил шаг, решив дождаться другого автобуса: надежды на то, что Билли выписали, разбились, и теперь ему больно было видеть его родителей. Рабби Цвек гадал, куда же упрятали Билли. Догадывался, конечно, но старался не думать об этом. Он беспокоился о Билли точь-в-точь как о Нормане. Отчего-то ему казалось, что жребий у них один, будь то спасение или гибель.
В отсутствие Нормана он очень сблизился с Беллой. И замечал в ней встречную нежность. Они теперь часто смеялись вдвоем. Совсем как в прежние дни, когда была жива Сара, Эстер была дома и Норман здоров. В последнее время, с тех пор как Нормана увезли, он всё чаще думал об Эстер, причем без былой горечи. В глубине души ему хотелось ее увидеть; он не звал ее лишь из уважения к памяти Сары. Брак Эстер сломал Сару. Хотя и не он стал причиной ее смерти. От разбитого сердца не умирают. Но подоспел рак и унес ее жизнь, поскольку Сара умирала с той самой минуты, как увидела письмо Эстер. Ведь той было всего лишь семнадцать, совсем ребенок; с тех пор прошло без малого двадцать лет. Устоял ли ее союз, счастлива ли она в этом браке, не скрепленном даже детьми? Не написать ли ей, подумал рабби Цвек. Он знал, что Белла общается с сестрой, и был ей за это благодарен. Быть может, приписать строчку к следующему ее письму? Знает ли Эстер о Нормане, хочет ли его навестить? Рабби Цвек решил, что напишет ей письмо. В конце концов, она имеет право знать о брате. Но тут же передумал: ведь этим он предаст память Сары.
