Турнедо Россини я впервые попробовал в Тулузе, после чего, очарованный и восхищенный, заказывал не раз в Париже и Нью-Йорке. Да и дома ничего проще не придумаешь, на ход ноги. Жарится филе-миньон, помещается на крутон, наверх кладется ломтик фуа-гра, два ломтика трюфеля (какой завалялся в холодильнике) и поливается мадерой, прогретой на той сковородке, в которой жарилось мясо. Запомнить легко. Забыть – нельзя!
В одном нью-йоркском ресторане после такого турнедо я разговорился с поваром, которому меня представили как соавтора кулинарной книжки. Я спросил: «А вы знаете, чем Россини еще знаменит?» Повар обиделся: «Вы думаете, я совсем необразованный? Приходите завтра, я вам приготовлю такой омлет Россини!»
Вообще-то кино в Венеции – перебор. Это как намазывать фуа-гра на черную икру. Венеция, с ее многовариантностью воздействий – световых, цветовых, образных, звуковых – сама по себе кинематограф. Ведь чем один город интереснее другого? Количеством впечатлений на единицу передвижения. Переплетение узких кривых улочек с узкими кривыми каналами и горбатыми мостиками, непредставимое в другом месте обилие прекрасных зданий, удвоение всего отражениями в воде, внезапно открывающиеся просветы морского простора, отброшенные водной гладью на фасады солнечные блики, голоса, плеск волны. И – люди: жестикуляция, мимика, манеры. Великий режиссер Орсон Уэллс как-то сказал: «В Италии пятьдесят миллионов актеров, и худшие их них играют в театре и кино».
Закончился очередной Венецианский кинофестиваль, о котором всё уже сказано. У нас речь не столько о кино в Венеции, сколько о кино Венеции. От перебора спасает то, что фестиваль проходит на острове Лидо. А Лидо – совсем не Венеция. Там – всего-то пятнадцать минут на маршрутном пароходике-вапоретто от площади Сан-Марко – всё куда обыденнее и привычнее. Там длинные прямые улицы, по которым ходят машины и автобусы. Настоящая же Венеция – единственный в мире город без наземного транспорта.
В этот простой известный факт стоит вдуматься. Транспорт определяет облик любого города – визуально, акустически, психологически. А в Венеции уже в XIV веке запретили лошадей. Колесо, даже велосипедное, не касается венецианских мостовых. Перемещаешься здесь только пешком и по воде – возвращаясь к нашему общему прошлому, когда лишь так и могло быть. Оттого любой, попадающий в этот город, неизбежно ощущает себя у своих собственных истоков. Оттого так влюбляются в Венецию. Это сродни сновидческой природе кино, которое так часто будит в нас смутные мечтания – не понять о чем, но волнует.
