В театре того времени было рыхло, неустроенно и безнаказанно. Творилось многое. К тому же надо сделать поправку на то, что дружба Олега Николаевича с первым и последним же президентом Советского Союза Михаилом Сергеевичем Горбачевым резко разделила Ефремова и Ельцина, ставшего Президентом Российской Федерации в 1991 году. Борис Николаевич, попросту говоря, смахнул с шахматной доски все фигуры, которые так или иначе были связаны с Горбачевым, – ему так было удобнее и естественнее. Вот одной из этих фигур и случилось быть Олегу Ефремову. Нет, его должностные обязанности или его репрезентантство нисколько не умалялись, но в то же время в тот довольно тяжелый в финансовом отношении для России период Художественный театр жил и работал отнюдь не в «режиме наибольшего благоприятствования», как говорят дипломаты, а, скорее, наоборот. Денег театру не хватало катастрофически. У Ефремова не было никаких шансов достойно содержать театр, пока на царстве был Борис Николаевич. Гранты родились с приходом Владимира Владимировича Путина. Так что и объективные экономические, и даже социальные условия были у Ефремова тяжелейшими. Новой власти он был неинтересен. Это жестокая реальность. Дело дошло до того, что в 1993 году Ефремов от отчаяния обратился ко мне в несвойственной ему просительной манере: «Ну хоть как-то помоги, ты же вроде туда вхож…»
Надо заметить, что тот момент как раз совпал с увеличением расположения ко мне мэра Москвы Юрия Михайловича Лужкова. Правда, началось это пораньше, года с девяностого, то есть с наступлением российского капитализма. Личное расположение московского мэра выражалось в его существенной помощи подвальному театру – для себя-тο я никогда ничего и ни у кого не просил.
Внимание Лужкова к нуждам маленького театра приводило чаще всего к удовлетворению наших запросов, и делалось это отнюдь не формально, а от щедрой души. Ефремов, попросивший меня походатайствовать перед мэром за Художественный театр, думаю, был точно уверен в том, что дело будет сделано.
Случай выполнить просьбу Олега Николаевича подвернулся совсем скоро, на одном из ежегодных собраний, где Юрий Михайлович встречался с культурной элитой Москвы – работниками театров, кино, музеев, библиотек, людьми, которые должны постоянно сеять разумное, доброе, вечное и чье дело не может существовать без материальной поддержки. Каждый выступающий, вылезая на трибуну, чего-то просил, то есть выходил с протянутой рукой, и нередко уходил с рукой, в которой уже было какое-то подаяние.
