Когда я зашел к нему на следующий день после бегства Марша, он, все так же закутанный в зеленое пальто, лихорадочно бегал от печки к печке, ворочая дрова и поправляя вновь зажженный огонь. Он весело посмеивался, радуясь возвращению забытого тепла, и совершенно в русском духе зажег у себя все печки, как будто старался потратить топливо как можно быстрее.
— Черт возьми, что вы устроили? — с досадой сказал я. — Как по-вашему, откуда возьмется новая партия дров? Кажется, в этих местах дрова еще не падают с неба, не правда ли?
Но мой сарказм ускользнул от Дмитрия Константиновича, в хозяйственной системе которого не было места экономии. К его чрезвычайному негодованию, я открыл все решетки и, достав недогоревшие поленья и раскаленные угли, собрал их в одном большом огне в печи в столовой, которая отапливала и его спальню.
— Очень по-английски, — сказал он с невыразимым отвращением, шаркая за моей спиной и следя за моими действиями.
— Вы же понимаете, — решительно сказал я, — что можно топить только эту печь и ту, что на кухне.
Конечно, оказалось, что в кухонных шкафах у Журналиста пусто и у него нет никаких надежд утолить голод, кроме скудного и малоаппетитного обеда в четыре часа в местной общественной столовой, которая располагалась через два дома. Поэтому, тем более что стояла хорошая погода, я отвел его в маленькую частную едальню, где обедал в день моего приезда. Там я взял ему столько еды, сколько могло дать это крохотное заведеньице, и, опьяненный непривычными ароматами каши, моркови и кофе, он позабыл про печи и простил меня.
Через день или два Журналист достаточно окреп, чтобы вернуться к работе, и, взяв запасной ключ от его квартиры, я стал приходить и уходить, как мне заблагорассудится. Я сурово отчитал его за пренебрежение домашними делами, и благодаря нашим совместным усилиям нам удалось спасти его неопрятное жилище от окончательного превращения в свинарник. Там же я встречался и с некоторыми из тех, кого упоминал Марш. Журналист очень не хотел пускать их к себе домой, но примерно через неделю я уже так крепко держал его в руках, что мог заставить полностью подчиниться, только намекнув на то, что больше он меня не увидит. Если я же пропадал на целых три дня, его одолевала тревога.
Кое-кто из тех, с кем я встречался, сильно меня смущали, так как считали первой ласточкой приближающихся союзных войск и залогом скорой победы военной контрреволюции. Их отношение ко мне напоминало другую крайность, в которую в последнее время впало большевистское правительство по отношению к беспартийным рабочим — иностранным делегатам, которых оно совсем некстати провозгласило вестниками мировой революции.
