— Где вы достали мясо? — воскликнул я, пока Степановна суетилась вокруг меня с тарелками.
— Это из Митькиного пайка, — просто сказала она.
Дмитрий сидел на своем ящике у стены, но улыбка ни на минуту не покидала его лица.
В ту ночь Варя приготовила для меня лучшую кровать, и, лежа в этой неожиданной роскоши, я пытался подвести итог впечатлениям первых двух суток моего приключения. Два дня я бродил по городу, живя от минуты к минуте и от часа к часу, никем не замечаемый. Мне перестало казаться, будто на меня смотрят даже стены. Я чувствовал, что действительно слился с толпой. Лишь иногда кто-нибудь с любопытством, а может, и с завистью поглядывал на мои черные кожаные штаны. Но сами штаны не вызывали подозрений, так как все комиссары одевались в хорошие кожаные вещи. Тем не менее я решил, что перед завтрашней вылазкой вымажу свои штаны грязью, чтобы они не смотрелись такими новыми. «Как плохо все одеты», — сонно размышлял я. Но крестьяне в своих тулупах и лаптях выглядели такими же, как раньше. Одна из купленных мною брошюр была воззванием к крестьянству под заголовком «Вступайте в коммуны», она призывала крестьян трудиться не ради материальной выгоды, а ради общего блага, снабжать хлебом городских рабочих, которые, в свою очередь, будут производить промышленную продукцию для крестьян. Идея была прекрасна, но идеалистический замысел полностью потонул в неразберихе злобы и разжигания классовой ненависти. Я вспомнил давешний разговор с извозчиком, который сказал мне, что корм для лошади обходится ему в двести рублей в день, потому что крестьяне отказываются возить корм в города. Двести рублей, сонно думал я, засыпая, — это половина моей месячной заработной платы за предыдущий год и вдвое больше, чем я зарабатывал до войны, преподавая английский язык. В моих ушах снова звучали обрывки разговоров на вокзале, в столовой и со Степановной. Неужели же все настолько ожесточились, как говорит Степановна? Степановна и Варя преданы своему хозяину и в своей простоте думали, что Иван Сергеевич вернется вместе с англичанами. Во всяком случае, очень мило с их стороны пустить меня в эту кровать. Простыней не было, но были теплые одеяла, и мне даже нашли старую пижаму. Я уютно закутался в одеяла; Степановна и комната расплылись в одно туманное пятно, и я погрузился в безмолвную страну сна без сновидений.
Меня грубо разбудил громкий дверной звонок, и я вскочил, стряхнув остатки сна. Было без четверти восемь. «Кто это может звонить?» — спросил я себя. Обыск? Вдруг в домкоме узнали о квартиранте без прописки? Что мне им сказать? Скажу, что я родственник Степановны, грубо возмущусь, что меня беспокоят, подниму шум, буду размахивать своим удостоверением из ЧК. А может, Степановна и Варя как-нибудь объяснят мое присутствие, ведь они знакомы с членами комитета. Я стал торопливо натягивать одежду. Я слышал, как Степановна и Варя совещаются на кухне. Затем они обе пошли по коридору к двери. Я услышал, как открылась дверь, сначала на цепочке, потом наступила тишина. В конце концов цепочку сняли. Кого-то впустили и закрыли дверь. Я слышал мужские голоса и топот сапог по коридору. Совершенно убежденный, что сейчас будет обыск, я лихорадочно рылся в карманах в поисках удостоверения, как вдруг… в комнату вбежал Мельников! Никогда в жизни я не был сильнее ошеломлен! Мельников был одет иначе, чем когда я видел его в последний раз при расставании, и на нем были очки, значительно изменившие его лицо. За ним вошел здоровенный малый вроде Ильи Муромца, и на его заросшем щетиной лице сияла добродушно-веселая улыбка. На этом богатыре был потрепанный, мятый коричневый костюм, а в руке он сжимал грязную шляпу.
