И вот здесь с логической неотвратимостью должно возникнуть имя Стржельчика.
В спешащем, деловитом мире современного актерства Стржельчик — какой-то оазис самообладания и олимпийской невозмутимости. Нет, конечно, он тоже деловой человек. Кино, телевидение, общественная работа так же отнимают его от театра, как и всякого другого актера, и все же он — из времен иных. Баснословных, достославных. Он — древний грек, он — римлянин, он просится в легенду. Или — по крайней мере — на сцену.
Его крупная фигура, живописная внешность, жесты плавные, картинные; глубокие и переливающиеся, как бы «поющие» тона речи, вся его цветущая декоративность в стиле коринфской капители, заявляет торжественно и громогласно о своей принадлежности к миру кулис. Он верит в магию сцены. Более того, он — рыцарь актерского ордена. Чуть-чуть надменный, горделивый от сознания своей «избранности» и «посвященности» в таинство театра. Чуть-чуть церемонный: литургия театра наложила неизгладимую печать на его черты. И трогательный в своей ностальгической приверженности сцене. Вкус к эффектности, к позе в Стржельчике весьма привлекателен. Он возрождает в памяти ощущения давние, полузабытые и пробуждает то восторженное, апологетическое чувство к театру и сценичности как таковым, которое нам знакомо лишь по юношеским писаниям Белинского.
Стржельчик интеллигентен именно театральной интеллигентностью. Он выработал свою сценическую манеру, глубоко постигнув культуру театра. Стржельчик — актер не только по призванию, но и по профессии. А это трудно — в наш век узкой специализации и широких специальностей все время ощущать свою кровную связь с тем исторически сложившимся целым, которое мы назвали культурой театра и которое не есть набор приемов, а есть особый способ восприятия жизни.
Актерство Стржельчика отмечено в высшей степени чувством собственного достоинства. Выправкой, выделкой внутренней и внешней, в которой ощутим элемент брезгливого презрения к любой неоформленности, нескладности, мешковатости в жизни и искусстве. Но презрение идет не от чванства, явственнее его защитная, веками вырабатывавшаяся функция. Чувство собственного достоинства, иногда преувеличенное до высокомерия, здесь не дар небес, в нем отголосок древнейшей борьбы актерской братии за место под солнцем, за признание своих гражданских прав.
Актерство Стржельчика насквозь иронично: будучи лицедеем, важно не утратить собственного лица. И драматично. Есть в актерском ремесле своя профессиональная драма — вечная неудовлетворенность, недосказанность. Ведь актер зависим от режиссера, капризов публики, от роли, написанной драматургом. Отсюда резковатый, терпкий, что ли, привкус, который отличает сценические создания Стржельчика. И еще. Актерство его блистательно тем ярким, праздничным блеском, который создает в зрительном зале атмосферу приподнятости, радостного ожидания удовольствия.
