Заиграла приятная музыка. Сочные краски запылали на свету. Все казалось мягким, удобным, но массивным.
— Вы как, модерном интересуетесь? — спросил Нойтон; — Адски дорого, когда как надо сделано.
— Потрясающе! Это и впрямь потрясающе!
Пол был набран из крохотных квадратиков тёмного дерева маслянисто-бархатной выделки. На нём лежал ковёр размером с половину теннисного корта, косматый, как некошеная трава.
— Ничего коврик? — спросил Нойтон. — Настоящий козий пух из Греции.
Ковёр с трёх сторон окружали три дивана, обтянутые бежевой замшей. Приглашающе вогнутое кресло было обито чем-то неправдоподобно мягким.
— Викунья[7], — сказал Нойтон. — Но вы лучше плюхайтесь в то, зелёное. Это — моё любимое.
Когда Квиллер устроился в зелёном кресле, возложив ноги на примыкающую к креслу тахту, по лицу его разлилось выражение блаженства. Он погладил резные, обтянутые шерстью ручки.
— Вот бы, право, мне квартирку вроде этой, — пробормотал он.
— А вот бар, — с нескрываемой гордостью сказал Нойтон, плеснув себе в стакан ликеру. — А стереопроигрыватель — в том старинном испанском комоде, единственном здесь антиквариате. Недешёво мне обошелся. — Он погрузился в кресло с обшивкой из викуньи. — Плата за эту квартирку не то чтобы плевая, но в этом доме живут подходящие люди — для знакомства подходящие. — Он назвал двух судей, отставного университетского ректора, известного ученого, — Я их всех знаю. Знаю тьму людей у нас в городе. Ваш главный редактор ходит у меня в дружках.
Глаза Квиллера блуждали по стенам из подвесных книжных полок, по большому столу, обтянутому кожей цвета ржавчины, по чувственно-мягкому ковру, по трём — не одному, а трём! — диванам с пышнейшими подушками.
— Да, Лайк проделал потрясающую работёнки — наконец сказал он.
— Вот вы, похоже, правильный парень, — издалека начал Нойтон. — Как это вы ладите с дизайнерами?
— Они как будто свои ребята, — откликнулся Квиллер, пропуская комплимент мимо ушей.
— Я не о том. Вы ведь познакомились с Бобом Орексом? Вот у кого проблемы так проблемы.
— Я знаком с разными людьми, — резче, чем намеревался, ответил Квиллер.
У него сработала чисто репортёрская привычка всё примерять на себя и в любых обстоятельствах защищать коллег, и его возмутили нойтоновские интонации.
— Вот это-то меня в вас, журналистах, и восхищает, — сказал Нойтон. — Никому вас не сбить с толку. Вы всё на свой аршин мерите.
Квиллер сбросил ноги с тахты и поднялся из зелёного кресла:
