Банзен и Квиллер недоверчиво переглянулись, и Кендал отошёл поговорить с группой телевизионщиков.
Некоторое время Квиллер играл нефритовой пуговицей, которую дал ему Тейт. Он держал её в кармане среди прочей мелочи. Наконец он сказал Банзену:
— Сегодня утром я звонил Дэвиду Лайку.
— Как он держится?
— Вроде не слишком расстроен. Сказал, что нефрит застрахован, а миссис Тейт была невыносимым созданием и устраивала своему мужу адскую жизнь.
— Ещё как верю! Она была ведьма, нет, полторы ведьмы! А что он думает насчет того, будто в этом замешан Паоло?
— Когда я говорил с Лайком, об этом ещё не было объявлено.
Бруно, бармен пресс-клуба, вертелся поблизости в ожидании заказа.
— Больше ничего, — бросил ему Квиллер. — Мне надо перекусить и топать обратно на службу.
— Вчера я видел ваш журнал. — сказал бармен, — Мы с женой почерпнули из него уйму дизайнерских идей. С нетерпением ждем следующего выпуска.
— После того, что случилось на Тёплой Топи, можете и не дождаться, — ответил Квиллер. — Кому теперь захочется, чтобы его дом красовался на страницах журнала…
Бруно покровительственно улыбнулся репортёру:
— Может, я смогу вам помочь. Если у вас трудно с материалом, можете сфотографировать мой дом. Мы его оформили сами.
— Какой же стиль вы избрали для своего дома?
Квиллер ждал ответа не без опаски. Бруно слыл среди бедноты чуть ли не Леонардо да Винчи. Таланты его были многообразны, но скудны.
— У меня то, что называется монохроматической цветовой гаммой, — растолковал бармен. — Я завёл ковёр цвета шартрез, стенную обивку цвета шартрез, шартрезовые драпри и шартрезовую софу.
— Весьма соответствует вашей профессии, — сказал Квиллер, — но позвольте мне поправить вас в одной детальке. Мы никогда не называем драпировки «драпри».
Перед тем как отправиться на вечеринку с коктейлями к Дэвиду Лайку, Квиллер зашёл домой переодеться и угостить кота ломтиком солонины, которую купил в лавке деликатесов.
Коко встретил его, выразив кошачий восторг облётом всей комнаты: на стулья, под столы, на стеллажные вершины, потом — вниз, с грохотом и урчаньем, кувыркаясь в воздухе на скорости шестьдесят миль в час. Шатались лампы. Вращались пепельницы. Трепыхались на ветру лёгкие занавески. Потом Коко прыгнул на словарь и во всю мочь принялся его царапать — приподняв зад, пригнув перед, указуя хвостом ввысь — как горка для катания на санях с флагом на макушке. Царапал прилежно, останавливался, чтобы взглянуть на Квиллера, и снова царапал.
