В мгновение струна, связующая душу и тело, настолько натянулась, что Володьке стало больно дышать. Перед глазами поплыли круги, а ноги подкосились. Он почти ничего не чувствовал, кроме погружения в темноту и жара в грудной клетке, ничего не понимал, круговорот образов уносил его куда-то далеко.
Он увидел открытое окно, которое ласково обнимали ветви цветущей сирени, чьи-то пальцы, рисующие портрет юной девушки в голубом платье. Он почувствовал тепло, не внешнее, а то, что скапливается в сердце и дарит улыбки. Сама весна смотрела на него с портрета: солнечная, яркая, бесконечно родная… Володька мало задумывался о любви, но эту девушку любил кто-то, кто был им, кем он был — любовь не вызывала сомнений, только грела… день ото дня.
Новая вспышка темноты.
Руки шарят по его телу, вынимая из карманов их содержимое. Он просит, умоляет оставить кулон. В нем что-то настолько дорогое сердцу, что грабитель, кажется, уносит вместе с тонким плетением золота кусочек души, оставляя только боль и вкус собственной крови на губах. Он не может пошевелиться, не может произнести ни слова. Он только смотрит вслед убегающему мужчине, а пальцы его сводит новый спазм.
Мрак.
Шумный город и топот копыт, гудки паровоза, вокзал. Огромные, обернутые в бумагу полотна. Кто-то просит быть осторожнее, но одна из рам не выдерживает, с хрустом рвется бумага, пейзаж оранжевым листопадом рассыпает солнце по задымленному перрону. Рабочие со страхом, а затем восторженно затихают, глядя на полотно: каждый вспомнит деревню, пруд у околицы, старушку-мать и вздохнёт каждый о своем. Бригадир отругает увальней, а те благодарно посмотрят на хозяина картины.
Чернота.
«Вам бы, душа моя, поспать, вы так простужены». Заботливый голос и теплые руки, запах шалфея и ромашки. И жар отступает от одного только тембра, и испарина уходит, остается только взять жену за руку и улыбнуться, лишь взглядом говоря: «Не волнуйся, родная моя, не волнуйся, всего лишь простуда, которая скоро пройдет».
Омут. Тошнота. Невозможность пошевелиться.
С шумом в миллиметре от тела проносится машина. «Девушка, осторожнее!» — «Простите, я задумалась». — «Вы еще и извиняетесь! Вы в порядке?» — «Да». Фантастические серые глаза с пушистыми ресницами и идеальный контур губ. Мысль о том, что необходимо нарисовать эти глаза. Просто жизненно необходимо. Пока еще не поздно. Пока не утратился этот опасный блеск, пока подрагивают еще её пальцы в твоей ладони. Нельзя отпустить. Никак нельзя отпустить. А картину назвать «Сама весна»… Да, именно так.
