Доказательство | страница 2



Как-то неожиданно для самого себя Володька снова оказался на мосту, названия которого никак не мог запомнить толком. Он любил приходить сюда и наблюдать за привычной суетой людей, машин и самого города, каким-то непонятным образом успокаивающей. Здесь день ото дня мальчишка коротал часы. Нет, Володька не восхищался архитектурным и скульптурным изысками, никого не ждал, не выискивал в толпе одно-единственное лицо, даже, пожалуй, ни о чем не думал, но сама атмосфера была для четырнадцатилетнего парнишки целительным бальзамом. Иногда им служили глоток алкоголя, невкусного и дешевого, раздобытого новыми приятелями, или сигарета, которая никак не желала докуриваться, и Вольский отдавал её после нескольких затяжек. Сейчас не хотелось ни того, ни другого, хотелось просто вглядываться в разноцветную рябь и не возвращаться домой.

Вольский смотрел на воду и ловил взглядом вырисованные на поверхности ленивого канала солнечные закорючки. Вот проплыл нос физика-Мегавольта, вот это дерево из того мультика — как же он назывался-то? А вот Адмиралтейство. Точно! И шпиль вон! В какой-то момент «Адмиралтейство» как-то перевернулось, заставляя Володьку резко склонить голову набок, а потом предательски поплыло под мост. Упустить его из виду почему-то никак не представлялось возможным. Володька перегнулся через перила сильнее — и в мгновение ока оказался в воде. Серое полотно сомкнулось над головой, лишая возможности вздохнуть. Барахтаясь изо всех сил, Володька вырвался из холодного плена волн, вдохнул и поплыл к берегу.

Выбравшись на серый бетон, он перевел дух, отфыркиваясь, пытаясь открыть глаза, откидывая прилипшие пряди волос со лба. И обмер. Чего-то не хватало на оживленной прежде набережной. Все казалось обычным, но вот тишина стояла оглушающая. Дома вроде бы и не изменили внешнего вида, только вот жались друг к другу как-то плотнее, а в окнах верхних этажей плескалось лишь отражение черной воды канала. Обезлюдевшая улица замерла. Вольский непроизвольно поежился. Город застыл в недвижимом величии, словно главный его архитектор, завершив свою работу, забыл вдохнуть в творение жизнь. Храмы и дворцы безмолвствовали, наслаждаясь красотой и изяществом, брусчатка и более современный асфальт предоставлены сами себе, расстилаясь серыми лентами, обвивая дома причудливыми изгибами, затягивая и без того строгий в своем молчании город в корсет тротуаров и узорных решеток. Река в жесткой вене канала тоже не двигалась. Вода была черной и тягучей, как если бы её пульс и прозрачность впитывались в гранит и исчезали навеки в безжизненном городе. Деревья и кусты покрывались в свете заходящего солнца глянцем, приближающиеся сумерки полировали их, как краснодеревщик, уберегающий мебель от старения и наносящий слой за слоем прозрачный лак. К алеющим листьям не хотелось прикасаться, потому что они казались такими же ненастоящими, как и всё вокруг. Только иногда клеенчатые кроны шевелились, словно забавлялись игрой тени на мостовой; будто ветер существовал лишь для того, чтобы подчеркнуть невозможность что-либо изменить в застывшем одиночестве улиц. Тени, смешавшись на мгновение, возвращались к той точке, с которой столкнул их поток воздуха.