Нет, я вовсе не собираюсь выступать здесь в роли арбитра и решать вопрос, кто более прав. Меня тут интересует другое.
Если автор утверждает, что одной из решающих причин наших неудач в первые месяцы войны были такие мероприятия, как неудачный выбор кандидатуры командующего одним из военных округов или разрешение командному составу отпусков, то масштаб войны — один... Если же автор утверждает, что даже переброска 28 дивизий и мобилизация 800 тысяч оказались мероприятием явно недостаточным, то масштаб той же войны — совсем другой. И в данном случае мы как раз взяли примеры абсолютно достоверные, документальные: были командиры-отпускники, была и мобилизация. Ни в одном из этих случаев не попрана достоверность. Но когда война осмысливается философски, очень важно, на какую достоверность опирается это осмысление, потому как от этого во многом зависит и система возникающих в художественном произведении образов.
«Уменьшение» в произведениях художественной литературы масштабов событий тех лет ведет к тому, что уменьшаются характеры самих героев; командующие округами и армиями по масштабам своего мышления не превосходят командиров полков, а полковые командиры — взводных. Иные авторы масштаб характеров подменяют модернизацией взглядов и суждений последних. Мне представляется, что некоторые авторы как-то преждевременно ориентируют здесь себя на Л. Толстого и незаслуженно в этом отношении игнорируют, в частности, опыт Д. Фурманова, сумевшего создать произведение, в котором масштаб событий раскрывается через равновеликий масштаб созданного им характера (роман «Чапаев»).
О гражданской войне, в том числе и о действиях чапаевской дивизии, у нас написано немало, но никакие мемуары и самые фундаментальные труды не в состоянии «закрыть» фурмановский роман, потому как общефилософское осмысление взятого исторического периода опирается не только на авторские рассуждения и прямые высказывания действующих лиц, но и на развитие характера главного героя произведения [3].
Мы живем не в столь уж идиллическое время и потому, наверное, по-настоящему можем сопереживать герою только в момент предельных напряжений его души. Конечно, без достоверных фактов писатель сказать ничего не может, но и одних фактов тоже недостаточно. Нас теперь интересует не столько информация о внешних событиях, сколько психологическая достоверность поступка, пределы человеческой души, внутренние возможности и ресурсы характера. Интерпретация фактов, вместо их философского осмысления, как раз и порождает то чувство неутоленности, которое не покидает нас с тех самых пор, как мы поняли, что минувшая война — не просто важный эпизод в судьбе нашего народа, а гигантский поворот во всей мировой истории, и наш народ был тут не просто свидетелем или рядовым участником событий, ему здесь принадлежала ведущая роль.
