Ощупывая жесткую непривычную бородку, прикидывал: «Долго, выходит, без памяти лежал. Ишь, а она хлопотала, молоком поила, а не то бы… в яслях этих… на чужой стороне».
Никогда в жизни не приглядывали так за Игнатом. Варя приносила в кружке мед, молоко, мягкие пирожочки, уговаривала больного выпить рюмочку виноградного вина для аппетита. Игнат не отказывался — хотелось скорее встать на ноги.
Варя спозаранок, будто чуяла, что больной открыл глаза, входила в сарай, здоровалась, пожимала Игнату руку, умывала его, проворно сняв одеяло, делала перевязку. Назарьев стыдился показывать свое тело чужой женщине, но не противился, лишь отводил глаза в сторону.
Однажды в полдень над крышею загудел аэроплан. Рокот его непривычный, ни с чем не сравнимый. Варя забежала в сарай, став на колени, приткнулась к плечу Игната, зашептала, пугливо ворочая круглыми глазами:
— Ой, страшно. Летает он, как коршун, такая махина крылья раскинула, чуть за крыши не цепляется. Вот они птицы железные, про какие в Писании сказано.
Когда стих в небе рокот, Игнат попросил:
— Мне бы зеркало… — глянуть бы, какой я.
— А зачем? До девок не скоро пойдешь, — отшутилась Варя. И, немного погодя, принесла старые голубоватые фотографии, наклеенные на жестких картонках. На каждой из них в ряд стояли с обнаженными шашками чубатые казаки, вытаращив глаза.
— Вот мой батянька. — Варя водила пальцем по снимку. — А вот дедушка. Любил он погулять — песни поиграть. Пойдем мы с ним, бывало, Христа славить. Рано-рано. За руку он меня возьмет, чтоб на ходу не заснула. В двери сам стучит. Мне хозяева дают пряники и конфеты, а дедушке — рюмочку. Полхутора обойдем, и дедушка завеселел, песню заводит. Потом уж я его домой веду.
Теплые слякотные стояли дни. Торопливо сбежали талые воды, проклюнулась на залысинах бугров трава, распустил почки краснотал. Впервые мимо Игната, где-то стороною прозвенела его ранняя девятнадцатая весна.
Как-то перед вечером, когда угомонился хутор и поуспокоились горластые грачи, приотворилась дверь сарая, показалась обросшая голова. Зыркнула по углам, Игнат потянул одеяло на голову. Кто это? Зачем?
— Хо-хо, сумерничаем?.. — Незнакомец хохотнул и толкнул плечом дверь. Неловко опираясь на костыль и палку, шагнул. Постоял у порога, вглядываясь. — Здорово, дядя! Лежишь в яслях, как Христосик?
— Здравствуйте. — Игнат повернулся на бок. — Куда деваться…
— Да я вот тоже…
Незнакомец оказался парнем с короткими рыжими усиками, нависающими на лоб спутанными волосами. В галифе и темной рубахе, одна нога в ботинке, другая обмотана тряпками. Подошел ближе, сел на табуретку у ног Игната. Начал по-свойски, словоохотливо:
