— Я палок в колхозный воз не ставлю, скирды соломы не жгу. Неужели помешал? — спросил Назарьев.
— На отшибе вы, как музей старины.
— А может, детишкам захочется поглядеть, как в старину жили, могут ко мне припожаловать.
Говорили, не глядя один другому в глаза.
— Вот это нам и не нужно. Да и чем любоваться у вас? Удочками, сараюшками? Вы вот еще о чем подумайте. Если ваш дом загорится — тушить будем всем миром, если хворь пристанет — опять же лечить будем в хуторской больнице… Невозможно это — жить на отшибе. Не нудно вам в одиночку?
— Было поначалу. Потом — привык. Говорят, люди и к тюрьме привыкают.
— Вас-то никто не неволит. А вот я бы при такой вашей жизни извелся. На миру, говорят, и смерть красна.
— Было бы за что умирать.
Товарищ из парткома полез в полевую сумку, вытащил газету, на столе разложил.
— Статья вот… о вашем брате. И, между прочим, написала ее ваша хуторянка.
Игнат вытянул шею, поглядел на заголовок. «О практике-работы с единоличниками», подпись внизу — Л. Колоскова, депутат районного Совета депутатов трудящихся.
Игнат вскинул брови, покосился на человека в кожанке. Может, что знает про былое Игната и Любавы?.. Нет, не улыбается, не насмешничает.
— «В практике работы многих хуторских и станичных организаций… — читал четко и не торопясь парткомовец. — В отношении единоличников процветает полнейшая обезличка, меряют всех на один аршин… и прямого врага и человека, желающего и способного, преодолевая колебания и ошибки, пойти по колхозному пути…. Вопросы решают огулом. Многие районные, станичные и колхозные руководители неправильно ведут линию в отношении каждого единоличника в отдельности, некоторые делают все, чтобы оттолкнуть единоличников от колхоза…»
Игнат не слушал, ждал, когда замолчит незнакомый и, как показалось Игнату, хитрый и расчетливый человек.
— Пора бы и кончать с единоличным настроением, — сказал руководитель, прощаясь. — Советую. Добра вам хочу. Подумайте хорошенько.
Игнат взялся за дверную скобу и услышал:
— Извините… на днях с колхозного база увели быка. Вы — давний житель хутора, не могли бы предположить, кто мог это сделать?
— Н-не знаю, — глядя в окно ответил Игнат.
«Подкапываются, начинают… — думал Назарьев по дороге домой. — С виду добренький, ласковый. Захотел про мою жизнь прознать. Не угодный я им, как бельмо на глазу. Подъедут вот так ночушкой, скажут: «Одевайся», возьмут под белые руки — и никуда не денешься. Будешь локти кусать, да поздно… А Любава, сволота, будто из-за плетня за мною подглядывает. Ишь как расписалась в газете. Должно, в начальство вылезла.
