Чахотка. Другая история немецкого общества | страница 55
Нужно принять во внимание, что с 1900 года до начала Первой мировой войны в санатории принимали больных с неопределенным диагнозом>[348]. Диагностика была еще слаба. До 1920‐х годов чахотку диагностировали в основном методом выстукивания и выслушивания груди. Рентгеновские снимки, вошедшие в медицинский обиход в 1896 году, были не слишком надежного качества и также не позволяли поставить точный диагноз. Снимок показывал затемнение, наличие заболевания, дальше приходилось опять простукивать и прослушивать>[349]. Вероятно, в санаториях лечились разные пациенты — от тяжелобольных до слегка покашливающих симулянтов; граница между здоровьем и болезнью была нечеткой.
Давос обязан своим блеском и реноме в первую очередь богатым пациентам со всего мира, которые могли себе позволить долгосрочное пребывание на фешенебельном курорте. Лечение обычно продолжалось не меньше трех-четырех месяцев, а иногда месяцы превращались в годы. Дату отъезда не мог определить никто, исход терапии был непредсказуем: исцеление или смерть. «Действителен до излечения» — было напечатано на проездных билетах швейцарских федеральных железных дорог в направлении Давоса>[350].
Иногда больной переезжал из одного санатория в другой в надежде на исцеление или хотя бы на короткую отсрочку. Поэт Клабунд лечился в Германии, Италии и в Швейцарии, в Давосе, куда приезжал несколько раз и где и умер в 1928 году в возрасте 37 лет от чахотки.
Но были и такие, кто всю жизнь проводил в статусе пациента, даже когда их состояние уже не внушало опасений. Эти гости удобно устраивались в уютном курортном существовании, окруженные заботой и защищенные от внешнего мира.
Томас Манн писал о санаториях: «Эти институции — типичные явление довоенного времени, мыслимые только при нетронутом еще капитализме. Лишь при тех условиях было возможно, чтобы пациенты за счет своей семьи проживали там годами, а то и вовсе до самой своей смерти