Об этих воспоминаниях души говорит один из героев другого рассказа Бунина – «В ночном море», описывая свои чувства после потери любимой женщины: «Из-за чего же я чуть не спился, из-за чего надорвал здоровье, волю? Из-за чего потерял пору самого яркого расцвета сил, таланта? Вы меня, говоря без всякого преувеличения, просто пополам переломили. Я сросся, конечно, да что толку? Прежнего меня все равно уже не было да и не могло быть. Ведь в какую святая святых всего моего существования вторглись вы! Царевич Гаутама, выбирая себе невесту и увидав Ясодхару, у которой “был стан богини и глаза лани весной”, натворил, возбужденный ею, черт знает чего в состязании с прочими юношами, – выстрелил, например, из лука так, что было слышно на семь тысяч миль, – а потом снял с себя жемчужное ожерелье, обвил им Ясодхару и сказал: “Потому я избрал ее, что играли мы с ней в лесах в давнопрошедшие времена, когда был я сыном охотника, а она девой лесов: вспомнила ее душа моя!” На ней было в тот день черно-золотое покрывало, и царевич взглянул и сказал: “Потому черно-золотое покрывало на ней, что мириады лет тому назад, когда я был охотником, я видел ее в лесах пантерой: вспомнила ее душа моя!” – Вы простите меня за всю эту поэзию, но в ней огромная и страшная правда. Вы только вдумайтесь в смысл этих поразительных слов насчет вспомнившей души и в то, какой это ужас, когда эту священнейшую в мире встречу нарушает посторонний. Кто знает – я, может быть, тоже выстрелил бы так, что было бы слышно за тысячи миль. И вот, вдруг явились вы…»[93]
Об особой памяти говорит Бунин и в «Освобождении Толстого», описывая воспоминания Толстого о младенчестве и раннем детстве[94].
Бунин и себя чувствует причастным как к жизни других, так и к ее мучительному атрибуту – смерти. По справедливому замечанию Сливицкой, «смерть в мире Бунина – это всегда моя смерть (курсив Сливицкой). Независимо от того, кто умирает – близкий или далёкий, человек или любое живое существо, – это для меня прозвучало: memento mori. Его смерть проецируется на мою жизнь и подтверждает неизбежность и моей смерти»[95]. Хотелось бы добавить: не только неизбежность смерти, но и неизбежность смертей.
Жажда жизни и чувство смерти – это не только характеристика Толстого, данная Буниным. Но и то, что наполняло и его, бунинскую, жизнь, и его, бунинское, творчество. Сливицкая пишет о «великом недоумении» перед смертью, сопровождающем Бунина «смолоду до глубокой старости», иллюстрируя данный вывод отрывками из его произведений. «На хуторе» (1882): «Как же это так? <.> Будет всё по-прежнему, будет садиться солнце, будут мужики с перевёрнутыми сохами ехать с поля. будут зори в рабочую пору, и я ничего этого не увижу, да не только не увижу – меня совсем не будет! И хоть тысяча лет пройдёт – я никогда не появлюсь на свете, никогда я не приду и не сяду на этом бугре! Где же я буду?» «Белая лошадь» (1908): «Но ведь вздор и полное исчезновение. Зачем родился? Зачем рос, любил, страдал, восхищался? Зачем так жадно думал о Боге, о смерти, о жизни?» «Дневники»: «Лежу, читаю, порой смотрю в солнечные окна и думаю, – о том своем Я, которое живет и сознает себя уже лет 60 – и это Я думает, что лет через 5, много через 10, его не будет. И не будет оно ничего видеть и думать. Странно!»
