— Я могу только догадываться, почему я арестован, — ответил тот, усмехнувшись.
Такая умудренность в человеке, явившемся только что с воли, была еще непостижимей, чем поразительная выдержка арестованного. И хотя для начала это было не совсем этичным, новичка спросили о его общественном положении до ареста. Сидевший напротив Белокриницкого пожилой священник назвал как-то двадцать вторую камеру Ноевым ковчегом за поразительное разнообразие ее населения. Но даже этот ковчег был изумлен, когда его новый обитатель спокойно ответил:
— До прошлой ночи я занимал должность главного прокурора области.
На новоприбывшего уставились теперь уже все, даже впадающий в прострацию Хачатуров и почти уже в нее впавший престарелый булочник Паронян.
— Но позвольте, главный прокурор у нас ведь Кривенко! — удивленно возразил Лаврентьев, сам входивший в состав здешнего обкома.
— Видно, вы давно уже тут, — улыбнулся новый арестант. — Кривенко арестован четыре месяца тому назад. Сменившие его штатные заместители продержались недолго, один — месяц, другой — полтора. А следующий за ними по чину в областной прокуратуре был я. Моя фамилия Берман…
Это, правда, было уже не совсем то. Но все же, вчерашний прокурор целого края, сегодня сидящий на параше, являлся для арестантов двадцать второй как бы символом времени. Иронично и зло усмехнулся Михайлов:
— Значит, это вы на наши аресты ордерки выписывали?
— Возможно, но только на некоторых, — спокойно ответил Берман. — Право санкционировать аресты имеют в областной прокуратуре несколько лиц, и таким же правом обладает каждый районный прокурор. Однако вероятность этого события, — он улыбнулся, как будто речь шла об установлении давнего и приятного знакомства, — тем больше, чем выше было ваше служебное положение и чем позже вы арестованы…
* * *
Содержание в одной камере попавшего в тюрьму блюстителя закона с его нарушителями всегда считалось совершенно недопустимым. Но Михаилу Марковичу — так звали бывшего прокурора — явно ничего не угрожало со стороны его сокамерников. Кроме, может быть, Михайлова, все отнеслись к Берману с доброжелательным интересом. Петр Михайлович показывал ему, как можно облегчить сидение у параши, как свертывать валиком пальто и в чем заключаются главные законы камеры в отношении ночного спанья. Они ведь неписаные и бывшему прокурору вряд ли известны… Тот похохатывал, а Рафаила Львовича подмывало озорное желание попросить Бермана показать хотя бы жестом в воздухе, как он подписывается. Он отлично помнил, как выглядела та проклятая закорючка в ордере на его арест, хотя почти ничего из написанного в этом ордере так и не понял. Зная теперь инициалы бывшего прокурора, он пытался составить из них в воображении что-то подобное той закорючке, но из этого ничего не выходило. Не попросить ли его, в самом деле? Однако Белокриницкий на это так и не решился.
