Я считаю такое положение весьма тягостным для меня. Я работаю в движении 10 лет и не заслужил такого отношения ко мне. При таком положении я ведь вообще не могу вести какую-либо ответственную работу. Сейчас, например, я хотел бы работать на кинофабрике или вообще в кинопроизводстве (я работал в кино до революции) — и боюсь, что мне и там помешают работать эти, распространяемые про меня, слухи. Я надеюсь, что мне будет дана возможность оправдаться и снять с себя совершенно мною не заслуженные обвинения. Относительно же Вас, товарищ Кнорин, я надеюсь, что Вы не откажетесь принять меня и поговорить со мной на эту тему.
С коммунистическим приветом, В.Панский-Сольский.[198]
Убедив партийное начальство, что «не испортился» и «не оторвался», Сольский стал заведующим сценарным отделом Всероссийского фото-кинопромышленного акционерного общества «Советское кино» («Совкино») и одним из руководителей Ассоциации работников революционной кинематографии (АРРК), международным обозревателем газеты «Известия» и членом правления Всероссийской ассоциации пролетарских писателей (ВАПП), а его повести, рассказы, очерки и статьи регулярно печатались в журналах «Октябрь»[199] и «На литературном посту»[200], выходили отдельными изданиями[201].
В ноябре 1928 г., получив отпуск для лечения астмы, Сольский вновь уехал в Германию.[202] За границей он собирался пробыть два-три месяца, но по истечении указанного срока уведомил Москву, что состояние его здоровья требует более длительного лечения. К письму было приложено медицинское заключение, но, как с негодованием указывал позже секретариат РАПП[203], «болезнь не мешала этому шкурнику писать сценарии и продавать их за границу». А уже в ноябре 1929 г. Сольский известил коллег, что «выходит из партии» и не знает, когда вернется в Москву. «Само собой разумеется, — подчеркивал он, — что я не намерен делать вокруг этого вопроса какого-либо шума». Но шум подняли его бывшие товарищи по РАПП, которые, обличая «изменника», гневно заявляли:
Он думает обделать свое грязное дело тихонько, он не хочет гласности, он бежит трусливо и пакостно. «Он не намерен делать шума». А может быть, о другом «шуме» говорит господин Сольский; может быть, он заверяет нас, что он не пойдет продавать клевету на Советский Союз по белогвардейским газетам?
Может быть, господин Сольский хочет заверить нас, что он — предатель и дезертир «благородный»?
Если это так, то господин Сольский напрасно старается. Продажные статейки и «разоблачения» продажных писак, променявших страну пролетарской диктатуры на фашистскую демократию, вызывают лишь презрение и гадливость. Господам Беседовским не верят даже те, которые им платят.
