— Отношения человека с самим собой — это безумный театр одолжений и снисхождений.
Теду к этому моменту было уже за тридцать, и он не мог воспринимать замечания родителя с благодарностью вводимого в жизнь отрока. Почти любое слово отца он воспринимал как необоснованную колкость.
— Конечно, — язвительно парировал Тед. — Я не живу, а одалживаю что-то у своей жизни. Или мира, цивилизации. Точнее не скажу — я же в этом, как ты знаешь лучше меня, совсем не разбираюсь…
— А ты разберись. Это несложно.
— Неужели?
— Тебе будет казаться, что сложно, но лишь до тех пор, пока для огня своего разума ты используешь сырые дрова.
— Чего?! Какие дрова, папа?!
— Понимаешь, разуму человека, так же как и его желудку, требуются «дрова». Для желудка эти дрова — еда. С этим легко. А вот дрова для разума — это уже сложнее. Чтобы наш мозг не утратил свои функции и не ужался до мозга животных, его необходимо поддерживать в тонусе. Для этих целей размышления — лучший тренажер. Лучшие дрова для нас — это размышления каждого конкретного человека о своей роли в мире, своем предназначении. А ты пользуешься сырыми дровами. Теми, что лежат поближе. Под рукой. А чтобы добраться до качественных дров, которые не чадят, а дают пламя, надо напрячься, потрудиться. К сожалению, пока у тебя есть компьютер, до этих дров тебе не добраться — он загораживает путь к дровяному сараю.
— И что?
— Да ничего. Тебе эти размышления не нужны, вот ты в этот сарай и не заходишь. Но поленья к тебе не придут. Ты должен будешь однажды пойти за ними сам. Все просто.
— Ну а в чем, в чем именно мои себе одолжения и снисхождения? — кипятился Тед, подбрасывая в костер своей злости дрова обиды.
— Тед, ты помнишь, почему мы с тобой больше не играем в шахматы?
Миллер-младший моментально окунулся в атмосферу огорчений своего детства — отчего-то с огорчениями он надолго не расставался. Он даже находил удовольствие в том, чтобы перебирать их время от времени в памяти. Конечно, он отлично помнил тот диалог с отцом.
— Пап, поиграем в шахматы? — как-то спросил дошкольник Тед, зайдя в гостиную с шахматной доской под мышкой.
— Нет, — с непонятной Теду жесткостью отозвался отец.
— Но почему? Я же уже научился играть.
— Играть научился, проигрывать — нет.
Это было правдой. В шахматах, как и во всех других играх, Миллер-старший не поддавался сыну, считая, что именно так тот быстрее освоит азы мастерства. Но неизменным итогом подобного подхода были слезы чрезмерно обидчивой детской натуры.
