Но наши грабители и убийцы есть тип чрезвычайно любопытный. У них злодеяние быстро переходит в сорт ремесла совершается с таким же спокойствием, степенностью, с какими вообще русский человек относится ко всякому делу. Чудовищно, но некоторые из каторжников-рецидивистов с полно Я набожностью крестились, и на лицах их лежало тупое спокойствие, полное неосознание своей преступности.
Онуфрий Иванович был человек вполне русский, Иван Трофимович тоже. И тот и другой работали с неподражаемым хладнокровием. И теперь, когда первому предстояло успокоить бред больного своим лекарством или, попросту говоря» отравить его, он возвращался домой деловитым ровным шагом, как человек, имеющий серьезное дело, клонящееся к пользе его ближнего.
Войдя в ворота больницы и свернув по панели налево, он вскоре оказался перед подъездом пристройки, соединяющей перпендикулярно длинный низкий корпус пристройки с главным фасадом. Войдя, он постучался в дверь направо, украшенную окном.
Это было то самое отделение, где следователь Сурков производил свое дознание над таинственным алкоголиком. Едва отворились три обитые железом двери, как среди обшей тишины палат раздался громовой голос из третьего номера.
— Все буянит? — спросил фельдшер у вахтера.
— Нет… уже слаб… Это он в первый раз с самого утра…
Фельдшер прошел в третий номер и при слабом блеске лампы, чадившей под потолком, нагнулся над койкой. Нагнулся и был поражен происшедшей переменой. Темные тени испещряли лицо умирающего. Несмотря на недавний крик, он теперь лежал с закрытыми глазами и бормотал что-то себе под нос.
Онуфрий Иванович взялся за пульс на исхудалой руке, которой только бессильная бледная кисть виднелась из-под ремней крепко прикрученной смирительной рубахи. Пульс был слаб и прерывист. Временами он как бы замирал окончательно. Фельдшер покачал головой.
Он знал, что такое состояние предшествует новому припадку с галлюцинациями и бредом, если только больной не; умрет через несколько минут. Онуфрий Иванович стал пристально вглядываться в его лицо, опытным глазом примечая малейшие изменения и не выпуская руки, по которой следил за пульсом. Жизненные силы стали прибывать. И по мере того как возрастали они, кислая гримаса ложилась на лицо исследователя.
— Нет, голубчик, тебя надо успокоить, — пробормотал фельдшер сквозь зубы и отошел.
Затем он направился к выходу и, перейдя темный двор, вошел в какое-то отдельное внутреннее здание. Тут он очутился на скупо освещенной лестнице и, добравшись до первой площадки, пошел по коридору налево. В этот коридор выходили все двери, словно меблированные комнаты или номера гостиницы. В тишине за некоторыми из них слышались раскатистый смех, говор, звуки гармоники, а где-то в углу, в конце коридора, пискляво завывала скрипка. Тут помещались старшие фельдшера N-ской больницы.
