Далавай невольно вскочил на ноги, быстро-быстро заговорил, повернувшись к ошарашенному гостю.
— Вы слышали, товарищ Ташев? Будете свидетелем! Он оскорбил меня при исполнении служебных обязанностей. В акт надо записать и это.
— Не твоя тетка сажала это дерево! — У отца дрожали усы. Когда он сильно сердился, у него обычно дрожали, подергиваясь, усы. — А ну-ка убирайся отсюда, да поскорей.
— А то что? — спросил Далавай, сверкая серыми глазами, затем зашипел, как разъяренный гусь: — Только тронь! Сгною в тюрьме весь твой род!
— Вон отсюда! — Все тело отца сотрясала дрожь.
— Вы слышали, товарищ Ташев? Запомните и эти слова! — Далавай пятился к двери, не переставая обращаться к гостю. — И это запишем, все запишем!
Мать, жалобно причитая, повисла на плече Далавая:
— Простите его, ради бога. Пусть еще выше будут ваши чины и положение.
Далавай резким движением сбросил ее руки со своего плеча. Мать кинулась к человеку в полушубке.
— Товарищ начальник, не принимайте близко к сердцу, не обижайтесь на мужа, у него случайно вырвались эти слова.
— Не унижайся! — закричал отец, и от его голоса задребезжали замерзшие стекла окон.
Брат, что лежал в беспамятстве, вздрогнул, открыл глаза и стал озираться вокруг.
— Воды, — попросил он хриплым голосом.
Снаружи послышался глухой топот копыт. В доме стало тихо. Отец все еще стоял посередине комнаты и тяжело дышал, усы у него дергались, мать бессильно опустилась у порога, старший брат, стоя у окна, наблюдал, что происходит снаружи. Заскрипела люлька, захныкал младший братишка. Но мать не поспешила, как обычно, к нему, осталась на месте.
— Плохи дела, — произнесла она тихо.
Отец постоял, постоял, затем молча вышел из дому. Через некоторое время с огорода послышался стук топора.
Древесина карагача горела долго и давала такой же жар, что и урючина. Под сандалом стало тепло, мы ожили, лица наши раскраснелись. Только отец ходил мрачный, насупленный. Я целый день был взвинченный. А мать неотлучно сидела у все еще температурящего брата, тяжело вздыхала и время от времени шептала: «Господи, пронеси!» Ужин готовила сестра. Вечером состояние брата ухудшилось. Теперь он не бредил, только часто-часто дышал, словно задыхаясь, временами испуганно вздрагивал. Мать беззвучно плакала, жалобно поглядывала на отца. В конце концов отец надел свой ветхий ватный халат-чапан, нахлобучил на голову шапку. Мать вопросительно посмотрела на него, он коротко бросил:
— К Ачинска!
