Люди восприняли обстрел по-разному. Одни были веселы и возбуждены — они же испытали первое боевое крещение; другие, наоборот, помрачнели и совсем примолкли: все худшее впереди и рано еще радоваться.
Смеркалось, когда двинулись дальше. Ночью остановились посреди дороги: был разрушен мост через небольшую речку. От местных жителей они узнали, что недавно тут проезжал немецкий десант — три броневика и несколько мотоциклов, которые удалились куда-то на северо-запад.
Раздалась команда: выгружаться. Бойцы с нетерпением ожидали, что будет дальше. Не прошло и часа, как они начали занимать оборону по обе стороны железнодорожного полотна и шоссе — тут эти две магистрали сходились почти вплотную.
Лукашик попал в боковой дозор, а если точнее — в разведку. Их отделение, усиленное ручным пулеметом, под командой сержанта Букатова отправилось в северном направлении, к небольшой деревушке, обозначенной на карте километрах в пяти от шоссе.
Светало. Утренний холод пробирал до костей, хотя ветра не было. Неслышно ступали солдатские ботинки по росистой траве. Клонило ко сну. Люди шли и клевали носами. Впереди легко шагал сержант Букатов, внимательно вглядываясь в дорогу. Уже давно заметил он следы резиновых шин. Значит, тут проехали не позднее двенадцати часов, иначе сбили бы росу.
Сержант остановил свою группу, присел, изучая рубцы от шин.
— Кажется, не наши,— сам себе сказал он и встал, стряхнув сырой песок с коленей. Потом оглядел все отделение и неожиданно спросил: — Кто из вас женат, поднимите руки.
Поднялось шесть рук.
— А дети у кого есть?
Один Лукашик опустил руку. Изо всей группы у пятерых были дети.
— Хорошо,— словно подвел итог сержант.— Кныш и Валуев! Слушайте...
Слушали все, но названные Кныш и Валуев, оба еще молодые хлопцы, оба высокие, только Кныш помельче с лица и потоньше, вытянулись в струнку. На их лицах отразилась затаенная тревога.
Выслушав задание, разведчики зашагали по дороге. Сержант проводил их глазами и долго смотрел, как, покачиваясь, таяли их фигуры в утреннем тумане.
— Перекур! — объявил он оставшимся.
Присели и закурили почти все, жадно затягиваясь и спеша, будто боясь, что кто-нибудь отберет. Закурил и Лукашик, хотя раньше он редко брал в рот папиросу. Теперь же хотел успокоиться. В голове слегка зашумело, как некогда от рюмки. Левая рука, на которую он опирался, вот-вот, казалось, согнется — так хотелось спать. «А что теперь делает Валя? — подумалось ему.— Наверное, спит или думает, что я тут воюю. А я сижу и больше всего на свете хочу спать...» Лукашик потянулся и громко зевнул.
