— Водку ту не пей, во рту подержи, скривись, да незаметно выплюнь — опосля объясню.
Старый Хвост выпил чарку сам, крякнул, потом налил Ваньке, потом Камчатке, а потом бросил бутыль, не глядя, за спину, где ее бережно подхватили жадные руки.
У Хвоста зелено вино попало на старые дрожжи, и он принялся балагурить:
— Мы тут под мостом живем, а идущим по Каменному мосту тихую милостыню подаем, любим приезжих гостей да их привечаем, когда из-под моста их встречаем. Никто тебя тут не тронет, и живи в нашем доме, сколько хошь. А у нас всего довольно: наготы и босоты изнавешены шесты, а голоду и холоду амбары стоят, пыль да копоть, притом нечего и лопать.
«Благодарю покорно, дедушка, — сцепил зубы Ванька. — Мне наготы и босоты и у хозяина хватало, а устроиться так, что жить будет весело, а есть будет нечего, я и без вас, воров, сумею». Камчатка ткнул его в бок локтем, и Ванька поблагодарил. Выпив водку, общество снова рассосалось, а когда через четверть часа пробило на Спасской башне четыре, Хвост пронзительно свистнул, а Камчатке и Ваньке сказал:
— Наши молодцы-удальцы, ночные дельцы пошли на свою черную работу, а вы с работы воротились, сосните до свету.
Под мостом опустело, Камчатка прикорнул у костра, а Ванька лег на спину: украденное он, подмостным жителям не доверяя, держал за пазухой и боялся повернуться на бок, чтобы не раздавить драгоценностей. Разбудил его Камчатка. Светало, костры чадили, Хвост похрапывал на своем ковре.
Камчатка сел, как давеча старик, по-турецки и принялся раскуривать свою трубку. Подождав, пока Ванька со сна очухается, показал на утоптанную землю перед собою:
— Давай, брат, вываливай добычу. Станем дуван дуванить[3].
Когда Ванька звякнул последней горстью монет, Камчатка хмыкнул, потом, с трубкой в зубах, неторопливо растасовал ценности Филатьева на три кучки: деньги, золотые и серебряные веши. Посидел молча, прикидывая. Костер вдруг пыхнул огнем, блеснувшим на золотых немецких часах-луковице.
— Чистыми деньгами сто пятьдесят семь рублев с полтиной. Рыжья рублев на девяносто, серебра — на сорок, не менее. Ожерелья — жемчуга речного, северного, этой дешевкой можно и зазнобу твою какую одарить… Крепко ты взял, Ванюша, хорошо взял! — улыбнулся Камчатка. И тут же нахмурился. — А посмотреть с другого боку, то, быть может, и слишком уж лихо ты обчистил своего купца. Теперь тебе назад дороги нет, брат.
Ванька посопел обиженно, потом сказал, подражая в рассудительности Камчатке:
