.
Высокомерное отношение к побежденным было характерно не только для первых послевоенных месяцев. Кто-то и в конце 1946 года считал, что немцы должны уступать ему место в трамвае228. Или думал, что можно явиться к начальнику полиции и требовать, чтобы тот немедленно достал футбольный мяч, а в ответ на протесты, что это не входит в его обязанности, забирал несогласного в комендатуру и делал «такое внушение», что мяч появлялся, пусть и не футбольный229. Иные полагали, что спустить всю воду в немецком пруду, чтобы наловить побольше рыбы, – дело обычное. «Спрашивается, кому нужно такое безобразие, – возмущался на совещании руководящего состава федеральной земли Тюрингия в декабре 1946 года начальник СВА генерал-полковник И. В. Болдин. – Ведь об этом факте пишут нам немцы и знают о нем в западных зонах… Нужно понять, что война давно кончилась и в настоящее время решающее значение приобретает политика. Этого многие не понимают»230.
Когда в январе 1947 года генерал-майору Т. Д. Дудорову потребовалось определить «линию разложения» неустойчивых советских людей, то наряду с обычными проблемами, с которыми сталкиваются все армии мира, начальник штаба УСВА федеральной земли Саксония упомянул совершенно необычный недостаток – психологию «я оккупант». За довольно корявыми объяснениями Дудорова («Да, мы оккупанты, но не ты, как личность, а мы – люди советские»231) стояла достаточно серьезная и острая проблема. Оккупационный статус советского воина-победителя воспринимался многими военнослужащими как некая личная привилегия. Это провоцировало высокомерное и бесцеремонное отношение к немецкому населению. Концепт «я оккупант» выдвигался на первое место в качестве оправдания и мотива любых вызывающих и агрессивных форм поведения. По мнению некоторых сваговцев, «советский оккупант» – это тот, кого боятся, кто является хозяином положения и постоянно это демонстрирует (и должен демонстрировать!). Просто и чрезвычайно грубо выразил подобный взгляд на отношения с немцами старший сержант Х. из военной комендатуры города Флеа. Напившись пьяным, он заявил заместителю военного коменданта по политчасти: «Мы же сильны. Чего нам бояться? Мы разбили немцев, разбили и других реакционеров. Так почему нам запрещают дать немцу в морду?»232
В 1947 году про «дать в морду» следовало категорически забыть. Ситуация изменилась. Произошел значительный сдвиг во взаимоотношениях победителей и побежденных. На партийных активах стали звучать, причем совершенно в открытую, «немецкие настроения». Так, на июльском партактиве 1947 года на защиту немцев бросился старший референт Управления информации СВАГ Т. Т. Соколка. Он, майор, решился упрекнуть генерала, начальника Политуправления, что тот в докладе лишь мимоходом затронул вопрос об отношении к немецкому населению. По мнению критически настроенного офицера, это было совершенно неверно: сейчас «еще глубоко сидит в голове отдельных наших людей отношение к немцам как к фрицам. Это было правильно в свое время, это было наше оружие в борьбе, когда мы разговаривали с немцами и давали им уроки при помощи „катюш“ и при помощи „илов“. Это было правильно тогда, но неправильно сейчас… Методы борьбы должны стать иными». Майор призывал помнить хотя бы о рабочем классе и относиться к нему с «марксистских позиций». Понятно, что нельзя прощать немцам «ни одной капли репараций», но добиваться выполнения репарационного плана любой ценой тоже нельзя. По мнению Соколки, в СВАГ имелись люди, «которые этого не понимают и не хотят понять».
