. Уже на следующий день после конференции, 3 августа 1945 года, Жуков издал приказ № 063 о наведении строгого оккупационного порядка. Этот документ во многом повторял положения директивы от 30 июня 1945 года. Маршал был недоволен достигнутым за прошедший месяц.
На этот раз, как следует из документов, изданных во исполнение приказа № 063, Жуков распорядился применять к командирам, чьи подчиненные творили безобразия, более строгие меры – вплоть до привлечения к судебной ответственности, а также запретил уход из расположения частей без увольнительных записок или командировочных предписаний. Нарушители отправлялись под арест на трое суток. Это время они должны были провести с пользой для воинской дисциплины – в занятиях строевой подготовкой по десять часов день. Наказание, может быть, и не самое суровое, но обидное. Маршал потребовал совсем прекратить расквартирование в частных домах, а жителям категорически запретил принимать на ночлег военных постояльцев без письменного разрешения коменданта. Чтобы информация о чрезвычайных происшествиях быстрее доходила до оккупационных властей, немцам был открыт свободный доступ к дежурным комендатур. Но самым радикальным средством улучшения ситуации в СЗО должна была стать широкомасштабная (с участием тысяч офицеров, сержантов и красноармейцев воинских частей, военных комендатур, органов НКВД и Смерш, немецкой полиции) многодневная (с 10 по 15 августа 1945 года) проческа территории Германии от преступных элементов, многочисленных самовольщиков, дезертиров, мародеров, незаконно находящихся в зоне репатриантов, а также от праздношатающихся военнослужащих127. Это была главная новелла приказа № 063.
Решения Жукова вызвали в войсках противоречивую реакцию. «Этот приказ весьма приемлем и необходим в данных условиях, – писал в своем дневнике Владимир Гельфанд, офицер, склонный к рефлексии и самоанализу, – и все же некоторые моменты в нем мне не по душе. У нас есть много хулиганов, провокаторов, различных инцидентов, ссор, драк, врагов и негодяев. С ними нужно бороться жестоко и применять по отношению к ним самые решительные меры. В наших рядах не должно быть места людям, позорящим Красную Армию на глазах Европы, вызывающих укор и негодование пославшего нас в Германию как своих представителей передового, культурного, русского народа. Таких выродков надо выкорчевывать из нашей среды, бить неустанно, повседневно. Но при чем здесь чистый армеец, прослуживший в действующей армии и так много отдавший борьбе за народное дело – свою молодость, здоровье, знание, и все, что только может взять война». После этого офицер погрузился в романтические размышления о новой жизни и новых (заграничных) впечатлениях, натолкнувшихся на грубую прозу жизни: «Нам запретили разговаривать с немцами, запретили ночевать у них, покупать. Теперь нам запрещают последнее – появляться в немецком городе, ходить по его улицам, смотреть на его развалины. Не только бойцам, офицерам. Но ведь это невозможно! Мы люди, мы не можем сидеть за решеткой, тем более что на этом не кончается наша служба в армии, а казарменное положение и жизнь в казармах успела нам до чертиков надоесть… Временно решил в Берлин не ездить. До окончания срока прочески. Но за своими фотокарточками и фотопортретами должен непременно днями заскочить в город, ибо все пропадет»
