К тому же такое наставничество молодых — «начинающих», вскоре стало приносить ощутимый доход. Как родители готовы последний грош потратить на нужды своего ребёнка, так и авторы единственную рубашку с себя норовили снять, только бы отблагодарить оценившего и похвалившего их первые литературные опыты мэтра. Чем Сбруев и пользовался беззастенчиво все годы своего «учительства», обложив каждого из учеников своеобразной данью. Кто-то таскал ему сумками дефицитные в ту пору товары, которые можно было «достать» только в подсобках магазинов, кто-то — редкие импортные лекарства, кто-то снабжал стройматериалами для ремонта квартиры, постройки дачи, гаража. Ибо, с потерей способности к творчеству, Ферапонта обуяла жажда наживы и накопительства. Не в пример настоящим поэтам, ведущим, как правило, в материальном плане жизнь жалкую, бедную, и в бытовом смысле удручающе безалаберную, Сбруев, что называется, преуспевал.
Шли годы, в литературное объединение приходили всё новые люди — со стишками, рассказиками. Большинство со временем навсегда расставались с юношескими мечтами о писательской славе, но немногие и впрямь становились профессиональными поэтами и прозаиками. И поскольку Сбруев был в их биографии первым, кто оценил детские, несовершенные ещё строки, все они искренне считали его своим учителем.
На закате советской власти Сбруев перебрался из областного центра в Дом творчества на постоянное жительство, стал там кем-то вроде заведующего. А по совместительству — этаким гуру для начинающих литераторов.
С годами ближний круг его учеников и почитателей выродился во что-то вроде секты. С непререкаемым Учителем во главе. Это слово, применительно к Сбруеву, его ученики непременно произносили с придыханием, а писали именно так — с большой буквы.
Оказавшись в некоторой географической удалённости от «Сердца Евразии», как претенциозно величало руководство областью ничем не выдающийся, в общем-то, Южно-Уральск, живя в бору, на выселках, Сбруев, тем не менее, крепко держал руку на пульсе местной словесности, и половину пенсии тратил на телефонные переговоры, регулярно обзванивая своих адептов.
Если подумать, то Ферапонт, несмотря на его столь распространённое в человеческом, да и в любом другом, хоть как-то сорганизованном сообществе, вполне извинительное стремление верховодить, был глубоко несчастлив. И его, лишившегося за неведомые грехи поэтического дара, в соответствии с гуманистическими традициями отечественной литературы, можно было бы на этих страницах и пожалеть.
