Глеб Сергеевич приоделся по торжественному случаю своего представления личному составу имения в светлые брюки, летнюю рубашку в синюю клеточку и новые, оранжевой кожи, не ношеные почти сандалеты. На голову он водрузил соломенную шляпу, валявшуюся в его квартире в кладовке с незапамятных времён, с давней поездки к морю, в Адлер, и вот, наконец, пригодившуюся.
Дымокуров прошёлся не торопясь и заложив руки за спину, вдоль шеренги.
Левофланговой в ней, вопреки уставам строевой службы, предписывающим построение по росту, а не по возрасту, оказалась давешняя бабка из ночной сцены с огромной бочкой.
Старушка при ближайшем рассмотрении оказалась маленькой, сгорбленной, высушенной временем. Согбённая возрастным сколиозом почти пополам, она опиралась на толстенную, отполированную временем, кривую и сучковатую клюку. Бабка была обряжена по вечной старушечьей моде, в выцветшую до изнанки, неопределённо серого оттенка, шерстяную кофту, мешковато сидевшую на ней длинную, колоколом, застиранную до белизны юбку, из-под которой выглядывали… — Дымокуров сперва не поверил своим глазам, — босые ноги с кривыми грязными пальцами и длинными, не стриженными давно, жёлтого цвета, ногтями.
Наряд старушки довершал ситцевый платочек, покрывавший седые космы, которые всё равно выбивались из-под него, торчали на висках пучками в разные стороны.
Сразу за бабкой в строю челяди возвышались два молодца, которым Глеб Сергеевич макушкой едва доставал до середины богатырской груди.
Вид у парней был простецкий, придурковатый даже. Оба не сводили с нового владельца усадьбы василькового цвета глаз, что называется, «ели глазами начальство» так сосредоточенно, что забыли закрыть раззявленные в восторженном удивлении рты.
Одеты они были без затей — в белые нательные рубахи с жёлтыми, как на солдатских кальсонах прежних времён, пуговицами, бесформенные хлопчатобумажные штаны, заправленные в огромного размера, стоптанные вкривь и вкось кирзовые сапоги, давно не чищенные, и от того приобретшие бурый цвет.
Завершали шеренгу знакомые уже Дымокурову персонажи — угрюмый, заросший чёрной бородой по самые брови мужик, так и не переодевшийся по случаю представления, и остававшийся всё в том же камуфляже и броднях, и повариха. Она же кухарка, и, похоже, «прислуга за всё» в барских покоях, Мария, в накрахмаленном белом переднике.
Слегка растерявшись, и оглянувшись беспомощно на маячившего за его спиной, словно взводного старшину, Еремея Горыныча, Глеб Сергеевич выдал, тем не менее, что-то приличествующее ситуации, молодецко-бодрое:
