— Не матерились мы… — всхлипывая, промычал Витамин.
— Не-е… — вторил я, — врет он, не матерились…
— Ладно. После разберемся. Пройдемте, гражданин, с нами, — сказал милиционер дядьке. — Дело серьезное. Спаивание несовершеннолетних — это, знаете ли, чревато…
— Я не могу. У меня важное совещание в тресте… — запротестовал дядька.
— Да, он вправду не может, у него совещание, — подтвердил Витамин.
— Вы что, знакомы? — насторожился милиционер.
— Нет! — завизжал вдруг дядька, — я их в первый раз вижу! Я же говорю — привязались!
— Отпустите-е-е… — опять заныл Витамин, и я подтянул ему басом:
— Мы чё… Мы не чё…
— А ну-ка, дыхните! — приказал милиционер и нагнулся.
Мы с Витамином радостно принялись дышать милиционеру в лицо. Милиционер поморщился и заявил:
— Вроде не пахнет.
— Не пахнет? — оживился дядька. — Я и говорю — дети как дети. А вы сразу — будто я их спаиваю… Поосторожнее с обвинениями надо, дорогой товарищ!
— Да что вы мне голову морочите! — разозлился милиционер и легонько толкнул нас в спину:
— Бегите домой!
Мы с Витамином подхватились и бросились наутек.
— Иди ты со своей школой! — сказал я ему позже, и Витамин согласился:
— Ну ее… Так и в тюрьму попадешь! — потом задумался и, потирая красное, раздувшееся ухо, добавил: — А все-таки здорово мы его выследили!
«Вот кто-то с горочки спустился…»
Ноябрьской осенью небеса были холодны и пронзительно чисты. Грязь на узких улочках подмерзла, и древние деревянные домики в старых кварталах города выглядывали сиротливо сквозь поредевшие палисадники, а возле черных от долгих дождей заборов лежали груды влажных, примороженных листьев…
До сего дня помню я леденистый запах угрюмого предзимья той далекой поры…
Я, четырехлетний мальчик, шел с бабушкой по серой незнакомой улочке. Иногда бабушка брала меня за руку, и мы бежали через пустынные перекрестки, бежали быстро, старательно глядя под ноги, — бабушка объяснила, что нас могут раздавить машиной. Помню я, что мне было тревожно и одиноко, потому что маму увезли куда-то еще вчера утром и я, привыкший видеть ее всегда рядом, растерялся теперь. Отчего-то подумалось, что бабушка моя — старая, может вдруг умереть, и я останусь совсем один.
— Бабуся, а ты старая? — трусливо спрашивал я, и бабушка, не поняв моих опасений, отвечала с улыбкой:
— Старенькая, совсем старенькая…
— А мама скоро придет? — надоедливо гундел я, спотыкаясь на кочках замерзшей грязи.
— Скоро… И сама придет, и братика тебе принесет, — успокаивала бабушка.
