Раздали свечи и началось отпевание. Я никогда раньше не был на отпевании, но здесь оно выглядело жутковато. Священник не говорил и даже не пел — словно читал хип-хоп. Делал он это спокойно и деловито, словно занимался этой работой всю жизнь. Думаю, в церкви при кладбище так оно и было. Голос его был красив и мощен, он взлетал к потолку, а величественное эхо размазывало звук среди колонн, икон и фресок. Он произносил фразы в чарующем ритме — то быстро проборматывал длинные абзацы, словно на ускоренной перемотке, то вдруг выбирал какое-то слово, разбирал его на слоги и неторопливо, словно белье после стирки, начинал развешивать по нотным линейкам — пронзительным и чистым. Он повышал тон и понижал тон, уходил в басы и взлетал в сопрано, словно расставлял в своей песне вопросительные знаки и паузы.
— Вы неправильно оделись и плохо держите свечи-и-и-и-и-и, — тянул он. — Я не должен так думать, это грех. Гре-е-ех! Ни у кого из вас нет души и веры-ы-ы… Никто из вас не спасется — спасусь только я и святой настоятель Мефодий, но он уже стар и спасется вот-во-о-о-от… Я не должен так думать, это грех. Гре-е-ех! Негра какого-то еще притащили, чорта нерусского-о-о… Я не должен так думать, все дети божьи, даже негры, во как глазищами сверкает. Гре-е-ех! У меня с утра болит живо-о-от… Это за грехи. За ваши грехи-и-и. Я не должен так думать. Гре-е-ех!
Отпевание закончилось, гроб понесли к могиле. Я думал, коллеги майора дадут залп из ружей, но видимо, тут это не полагалось. Хоронили Генку молча. Только кидая в могилу комок глины, Вахоткин прошептал «я очень хочу выпить», а Галка — «я никогда не умру». Комки глины звонко щелкали по крышке гроба, словно монетки, летящие в курортный фонтан вместе с загаданным желанием.
* * *
Поминки Лизавета организовала на втором этаже английского паба. Здесь был отдельный маленький ВИП-зал, хотя снизу доносился пятничный гул, музыка и клекот кофемашин. Сын Генки со своей матерью на поминки не поехали, сухо попрощались с Лизаветой у ворот кладбища. Зато добавилось генкиных сослуживцев во главе с важным чином — то ли полковником, то ли генералом, я никогда не умел различать их символы.
Еды было вдоволь. Стол был уставлен бутылками, тарелочками с колбасой, разложенной звездочками, и икрой, размазанной по тарелке так, чтобы её казалось больше, чем на самом деле. Говорили тосты по очереди, не чокаясь.
— Генка умер из-за неправильного поведения, — объясняла Галка. — Сам и виноват. А я веду себя правильно, со мной такого не случится.
