— Галка? — удивился я. — Староста?
— Ты тоже не молодеешь, тебе тоже тридцать семь, — сердито ответила она. — Не перебивай и не мешай мне наслаждаться моментом! Ты помнишь Гену Самохина?
— Так точно, — растерялся я.
— Погиб сегодня! — Она выдержала паузу. — Дом рухнул на юге Москвы! Ну как тебе?! Не ждал такого?! Но не бойся, нам переживать не о чем! Он умер не потому, что все умрут, а потому что сам виноват — пошел в опасный дом. А я хожу в безопасные дома, поэтому не умру! — Она трещала без умолку. — Я такая догадливая! Мне сообщила Машка, но Машка не догадалась почитать новости, а я догадалась: везде только и пишут про этот взрыв бытового газа на Балаклавке, там столько людей погибло! Но самую главную новость ты сейчас узнаешь от меня: похороны послезавтра, военный морг в Красногорске.
— Послезавтра? — переспросил я растерянно.
— Вот и я воодушевилась! — ответила Галка. — Ты не знаешь телефон Вахоткина и Панюшкиной? Я хочу первой пригласить всех, чтобы чувствовать себя на похоронах центральной фигурой!
— Не знаю.
— Ну и дурак, — вежливо ответила Галка и отключилась.
* * *
Прощаться с Генкой пришло совсем мало народа. Из одноклассников были только Галка, Вахоткин и Светка. Светка приехала с высоким негром по имени Хамон, по-русски он не говорил. Она все время обнимала его, словно боясь, что он убежит. Чуть поодаль был юный парнишка, немного похожий на меня в шестнадцать, а с ним немолодая женщина. Отдельной группой у дверей морга курили четверо военных — коллеги Генки, а с ними Лизавета. Лизавета плакала, военные утешали ее.
— Как же теперь я? — говорила Лизавета. — Я дорогая породистая женщина. — Она бросила взгляд на парнишку. — Зачем ему сын? У него была я. Вдруг они отхапают дом?
Вахоткин потрогал меня за плечо, вздохнул и трагически произнес:
— Хочу поскорее выпить.
Я на всякий случай кивнул, и Вахоткин обратился с теми же словами к Галке.
— Я знаю расписание похорон даже лучше, чем те, кто его составляли, — ответила она, бросив взгляд на часы.
— Обзавидуйтесь, с кем я теперь живу, — сказала Светка и крепче обняла спутника. — Хамон — француз и негр!
В церкви было сумрачно и пахло почти как на Балаклавке, только к дыму добавили что-то сладкое. Военные коллеги помогли установить гроб, но крышку открывать не стали. Вышел священник — немолодой, поджарый, чернобородый, с пронзительными и мудрыми глазами. Оглядел собравшихся.
— Теперь-то что, — густо произнес он. — Раньше надо было в церковь ходить. — Помолчал и добавил: — Я не должен так думать, это грех.
