Толкачёв рассеяно кивнул и почувствовал, как по плечам и по спине провели чем-то шершавым. Он никак не ожидал, что Парфёнов вдруг заговорит о Кате, но хотел, чтобы тот продолжал говорить, не важно что, но именно о ней и для него. И ему почудилась в его словах толика зависти. Раньше ему казалось, Василий завидовал, что Лара предпочла не его, а теперь вот и Катя. Но нет, конечно, это лишь кажется, а когда кажется надо креститься. Толкачёв поднёс руку ко рту, будто бы вытереть губы, и быстрым движением пальцев перекрестился. На душе стало спокойней.
— Спасибо, Василий. Я очень рад, что вы познакомились. Очень. Правда.
Парфёнов зашёлся в остром приступе кашля.
— Простыл… Знаешь, друг мой, тебе нужно отдохнуть. Этот Звягин действует на тебя однозначно не положительным образом. Полежи на диванчике, почитай. Что за книга?
Толкачёв и забыл, что держит под мышкой книгу. Он развернул ей обложкой к Парфёнову.
— Стихи. Новый автор.
— Радуница, — прочитал Парфёнов название. — О чём пишет?
— Не знаю пока, не читал. Петербуржское издание, не представляю, как оно здесь оказалось. Могу одолжить тебе, хозяйка против не будет.
— Спасибо, не получится. Батальон переводят обратно в Ростов, так что я прощаться к тебе. Когда теперь увидимся…
К семи часам пришёл Липатников. Он взял привычку заходить каждый вечер после ужина. Сначала это выглядело как дружеское посещение, но с недавних пор у Толкачёва возникло подозрение, что причиной его ежедневных визитов является не он, а хозяйка. Милая женщина всё так же ставила чайный прибор в гостиной, но уже не на двоих, а на троих, и по глазам её было видно, что она с нетерпением ожидает прихода Алексея Гавриловича. Липатников всегда приносил что-нибудь к чаю: пряники, сушки, баночку варенья — но и без этих подношений он был желанным гостем. Домна Ивановна расплывалась в улыбке, делала реверанс, правда, в каком-то чересчур упрощённом варианте, и приглашала всех к столу.
Чаепитие проходило чопорно, разговоры велись ни о чём, во всяком случае, заезженные фразы о погоде, о ценах на продукты и прочая бытовая шелуха навевали скуку. Каждый раз, выждав, пока часы пробьют восемь, Толкачёв порывался уйти в свою комнату, но Липатников и Домна Ивановна в один голос уговаривали его остаться. Видимо он нужен был для какого-то церемониала, без которого эти двое людей обойтись пока не могли. И он оставался. Благо были и приятные моменты. Толкачёву нравилось сидеть в широком кресле, в котором раньше, по словам Домны Ивановны, сиживал её отец, горный инженер, и слушать, как потрескивают дрова в камине. Этот треск всегда приводил его к мыслям о Кате. Глядя в огонь, он представлял её такой, какой видел в последний раз: серьёзную, задумчивую. Этот образ волновал его, и он уплывал в мечты, в которых они с Катей всегда стояли рядом.
