Ротмистр покачал головой.
— Это не подходит. Вам снимут комнату где-нибудь поблизости. А пока следуйте за мной, необходимо подписать бумаги об аресте и обязательство не покидать город без разрешения следователя трибунала.
— Кто назначен вести дело?
— Полковник Звягин.
— Больше никого не нашлось?
— Вы имеете что-то против Звягина? Напрасно. У него большой опыт. Он служил следователем в трибунале Северного фронта и имеет на сей счёт положительные отзывы.
— У меня есть основания полагать, что именно полковник Звягин инициировал следствие, поэтому считаю, что он лицо заинтересованное.
— Отговорки. Полковник Звягин ни коим образом не причастен к происшествию, а значит, не может быть заинтересованным лицом. Ступайте за мной.
Толкачёву сняли комнату с полным пансионом в квартире дома напротив. Какими-то особыми удобствами комната не отличалась, но после передовой Толкачёв и не искал удобств, его вполне устраивали тишина и хозяйская библиотека. Владелица квартиры милая добродушная женщина лет шестидесяти, полненькая, в старом кружевном капоте, жильцу обрадовалась. Её скучная и однообразная жизнь отныне наполнялась смыслом. Трёхкомнатная квартира, некогда шумная и тесная, для одного человека была слишком пустой и огромной. Хозяйка представилась просто: Домна Ивановна — и это имя шло ей необычайно. Особенно оно подходило к капоту. В сочетании с ним она напоминала Оленьку Племянникову, каковой она могла бы стать сейчас. Почему именно этот персонаж выплыл из его памяти, Толкачёв сказать не мог, но решив так однажды, он уже по иному думать не желал.
В первый же вечер Домна Ивановна пригласила Толкачёва в гостиную и, разлив по чашкам крепкий ароматный чай, взялась рассказывать о муже и сыновьях, подкрепляя свои рассказы фотографиями. Фотографии она доставала из большой лакированной шкатулки и подавала Толкачёву с такой осторожностью, словно боялась разбить их. Люди на фотографиях выглядели застывшими: мужчина в шинели горного инженера, женщина в рясе и апостольнике, дама под зонтиком, двое мальчишек в матросских костюмчиках — всё предсказуемо и однообразно до зевоты. Толкачёв любезно кивал, а потом обратил внимание на офицерские фуражки висевшие на стене над комодом. Хозяйка, проследила его взгляд, повторила несколько раз: да, да, да — и убрала фотографии в шкатулку.
В конце недели навестить арестанта пришёл Липатников. Он долго мялся в коридоре, извиняясь перед хозяйкой за нечищеные сапоги, потом долго отнекивался от приглашения «к чаю», сдался и, уже сидя в гостиной, с воодушевлением говорил о генерале Корнилове и о переменах в жизни Организации. По словам Алексея Гавриловича власть в Ростове заметно укрепилась, Войсковой Круг начал готовиться к очередному съезду, из Александровска-Грушевского, из Макеевки приходили добрые вести о разгроме Советов полковником Чернецовым. Собственно, этот полковник ещё недавно был есаулом, но в виду заслуг перед Доном — и заслуг не малых! — атаман Каледин присвоил ему звание полковника минуя войскового старшину. Все теперь пребывали в радостном возбуждении от побед. Началась реорганизация добровольческих подразделений. Офицерскую роту преобразовали в батальон, из Киева прибыли Корниловский полк, школа прапорщиков, воссоздали технический отдел, службу связи. Армия росла. Всё это внушало надежду на скорое возвращение к прежнему порядку.
